Девчушка вновь послушно кивнула головой и опять юркнула куда-то за печку. Видимо там у них был устроен какой-то тайничок. Она вернулась обратно, прижимая к груди сложенную зеленую форму, еще даже не успевшую сильно выгореть и выстираться. Так что мои предположения о полной военной неопытности и несостоятельности реципиента получили еще одно подтверждение.
Второй ходкой Акулина притащила коричневые кожаные ботинки, ремень, портянки и два непривычных рулона черного цвета. Ох, ёшкин кот! Я сначала не догадался, что это такое, но потом понял — это пресловутые солдатские обмотки, в которых мои предки воевали и в Первую Мировую, и в Гражданскую, да и в Великую Отечественную без них не обошлось.
После революции вновь созданная Красная армия продолжала донашивать все, что осталось от царской армии. Насколько я помнил, только в 1928-ом году в РККА было принято решение отменить ботинки с обмотками, но уже в 1938-ом году их ввели заново «на правах временного обмундирования и до укомплектования частей штатными сапогами».
Однако, все временное еще долго продолжало оставаться постоянным. И только когда промышленность смогла перейти на производство сапог из кожзаменителя (да-да, та самая пресловутая кирза), сапоги, наконец-то, перестали быть дефицитом. Но это произошло только в 1943-ем году. Вернее, еще только произойдет.
А сейчас мне придется повоевать даже не в дедовском, а в прадедовском обмундировании. Вот только, как подступиться к этим самым обмоткам, я даже понятия не имел. Можно, конечно, всё вновь списать на амнезию после контузии, но я решил попросту отослать девчонку на улицу. А там уже и попробовать привести себя в порядок без лишних глаз. Мертвая бабка не в счет. Ей уже всё едино.
— Акулина, а ты не можешь оставить меня одного? — попросил я девушку. — Мне бы переодеться… без лишних глаз…
— Ой, и правда… — Она поставила ботики рядом с кроватью и передала мне в руки тугие «рулики» обмоток и ремень.
— И нож можно, пожалуйста? — озадачил я её еще одной просьбой. — На всякий случай нужно знаки различия с формы спороть. Как-никак, а в тылу врага…
Хотя, какая, нахрен разница?
— Такой пойдет? — Акулина метнулась к столу и притащила мне основательный охотничий тесак с костяной ручкой.
— Отличный нож! — произнес я, когда он оказался в моей ладони.
Тесак оказался отлично сбалансированным и сидел в руке, как влитой. Таким диких кабанов валить — одно загляденье! А фрицев, наверное, еще сподручнее будет. Нужно обязательно выпросить его для себя. Такое оружие мне просто необходимо!
— Батькин, — шмыгнув носом, прошептала Акулина, — он у меня серьезным охотником был…
— А что с ним случилось?
— На шатуна зимой в лесу нарвался, — печально ответила девчонка. — Давно… Я еще тогда совсем маленькой была…
— Соболезную твоей утрате, — произнес я.
— Да я привыкла уже. Это сегодня что-то нахлынуло… Да и бабушка вот… — И по её щекам побежали слезы. — Я это… пойду… а вы… ты одевайся спокойно…
Я проводил Акулину взглядом до двери, и принялся разворачивать на кровати свои шмотки. Кровь с гимнастерки моя спасительница тщательно отстирала, а прорехи аккуратно заштопала. Но кое-где еще остались едва заметные глазу пятна. Ничего страшного, до тех пор, пока не разживусь новой одеждой в этой вполне можно было существовать.
Я не брезгливый и не привередливый — кто повоевать хоть немного успел, от этих двух «болячек» быстро излечивается. Ведь кровь и грязь — это две беды, постоянно идущих рука об руку с каждым фронтовиком. То окопы, то ранения, а то и смерть…
Я уже взял в руку нож, чтобы спороть с гимнастерки петлицы, как мёртвая старуха на соседней кровати вдруг гортанно захрипела и резко шевельнулась. Епта! Да я со страху чуть в штаны не навалил! Ну, это образно говоря, так-то в руках себя держать я неплохо умею. Но от мощного выброса в кровь адреналина ручки у меня реально задрожали.
Я ведь точно знал, что старуха мертва. Окончательно и бесповоротно! Я в её «холодных объятиях» не пять минут провёл, а куда больше. Конечно, её пробирающий до самых костей хрип и дерганные телодвижения можно было списать на какие-нибудь там посмертные физиологические реакции организма, но только не в этот раз.
Я, стараясь держать себя в руках, но реально-таки охреневая, пялился в мутные глаза старой ведьмы, оказавшиеся почему-то открытыми нараспашку. Подернутые смертельной пеленой, как у снулой рыбины, они вызывали какой-то глубинный, просто-таки инстинктивный страх и еще большее омерзение. Я покрепче сжал нож, который продолжал сжимать в руке, и сипло произнес: