— Мама, да как вы можете такое говорить? — по привычке воскликнула Акулина. — Вот это — точно полный бред! Ну, сами-то подумайте: как может мертвый человек восстать после смерти? Он же мертвый! И этим всё сказано!
Ха, а вот я бы сейчас с этим поспорил! Ведь не далее, как пару часов назад, имел счастье беседовать с глазу на глаз с мертвой старухой! Или привиделось мне всё это? По башке-то Роману здорово прилетело. Ну, нет, не настолько я с нарезки сошёл, чтобы настолько реальные глюки выхватывать. К тому же, а морок как объяснить? Ведь не увидел же меня немецкий обер-лейтенант…
— Много ты понимаешь… — только и сказала мамаша, даже не посмотрев в сторону своевольной дочери.
Акулина, ловко направляя лошадку между могилами (дорожки были не в пример шире, чем на обычном кладбище), подогнала телегу прямо к выкопанной яме. Её края уже успели немного осыпаться и оплыть — не вчера копана могилка-то. Видимо ждали, что старуха вот-вот откинется.
— Заранее копали, — словно в ответ на мои домыслы вновь произнесла мамаша. — А иначе никак — в день смерти могут и не рискнуть. Мертвых ведьм еще больше отчего-то у нас опасаются, чем живых. На такие ухищрения иногда идут, чтобы они подняться не могли…
— Осиновый кол в сердце? — вспомнив свои последние часы в родном мире, спросил я. Именно так собиралась хоронить свою золовку старуха, встретившая нашу группу, если та бы силы мне не передала. Но теперь, очевидно, та версия будущего не случится. Ведь Акулина теперь уже не ведьма.
— И не только, — печально усмехнулась Глафира Митрофановна. — И в цепи заковывают, и в гроб лицом вниз кладут, и рот, предварительно набив чем-нибудь острым, зашивают… — Она тяжело вздохнула. — И камни в распоротое чрево набьют, чтобы встать не смогла… А уж потом и тяжеленной плитой сверху придавят, либо дуб на могиле посадят… Для надежности…
— Какие страсти вы, мама, рассказываете! — возмущенно произнесла девушка, остановив телегу у самой ямы. — Сплошные пережитки и мракобесие! Даже не верится, что мы в двадцатом веке! Средневековье какое-то! Вы не слушайте её, Ро…
— Ты поглянь, Петро, — неожиданно раздался грубый мужской голос за моей спиной, заглушивший последние слова девушки, — не соврал-таки господин обер-лейтенант: точно загнулась старая карга!
Я резко обернулся: по просеке, бегущей от дома Акулины, на кладбище завалились двое явно поддатых деревенских мужиков. Откормленные краснорожие хари, источающие непередаваемую смесь перегара с чесноком, «по-хозяйски» направлялись прямо к нам. Шли они, не разбирая дороги, временами просто топча грязными сапогами вросшие в землю старые могильные плиты.
На рукавах их засаленных и мятых пиджаков я заметил белые повязки хиви-полицаев[1]. Один из них — тот самый Петро, большой, сутулый и обрюзгший, был вооружен магазинным карабином «Mauser 98k[2]» — укороченная версия одноименной винтовки. На данный момент являющейся основным стрелковым оружием вермахта. Карабин небрежно висел у полицая на плече.
Второй утырок — худой и нескладный, но весьма жилистый, щеголял подвешенной на ремне кобурой, которая болталась у него едва не по центру впалого живота, хлопая при ходьбе ему прямо по яйцам.
Но это его ничуть не смущало — нужно было, чтобы простые обыватели получше разглядели офицерское оружие и прониклись важностью миссии, возложенной на него фашистами. В этой двойке уродов главным был именно он. Это было понятно по его хамской манере держаться.
Вот же принесла нелегкая! Ничем хорошим для меня это закончиться не могло, да и для семьи Акулины — тоже. Однако полицаи, как и обер-фриц до этого, меня откровенно не замечали.
— Туда ей и дорога, Костыль! — сипло поддержал смехом своего подельника сутулый. — Еще одной заразой на этом свете меньше стало. Только это, бабы в деревне говорили, что старая ведьма перед смертью силу свою кому-то передать должна — иначе в жутких муках помирать придется. И подохнуть ей не так-то просто будет.
— Знаю, Петруха, знаю! — осклабился Костыль, показав черные гнилые зубы и сверкающую полированную фиксу из «цыганского золота». — Раз подохла, значит, свой дар, проклятый, кому-то уже по наследству отдала. Эта семейка в наших краях уже несколько веков воду мутит! Вот и пришла пора с поганью мерзопакостной разобраться! Ведь они хуже цыган и евреев, падлы! Крутят простым людом, как хотят! Заговоры, привороты, хвори напущают…
— Кончать её надо, пахан, пока новая тварь в силу не вошла… В одной могиле с бабкой и прикопаем. Только это, Костыль, давай с молодухой позабавимся для начала? У меня такой упругой да ладной телки не было никогда.