— А не боишься, что у тебя потом стручок напрочь отсохнет? — заржал Костыль. — Поиметь настоящую ведьму без последствий редко кому удаётся.
— А я рискну! — с вожделением облизнув толстые оладьеподобные губы, заявил Петро. — Не может она пока ворожить — бабка Сафониха побожилась. А она про богопротивных тварей всё знает.
Да, дело начинало принимать совсем скверный оборот. Пока не поздно, нужно было пользоваться собственной невидимостью и наглухо заземлять фашистских прихвостней. Я осторожно, чтобы не выдать себя случайным звуком, начал вынимать нож из ножен. И едва только я слегка шевельнулся, тощий полицай тут же повернул голову в мою сторону.
Черт! Неужели заметил? Я вновь неподвижно застыл и даже дышать перестал.
Но нет, посмотрев сквозь меня, Костыль вновь остановил взгляд на женщинах. Но что-то ему все-таки не давало покоя. Он расстегнул кобуру и вытащил из нее револьвер. Наган 1895-го года выпуска, узнал я знакомое оружие.
Всё-таки, что-то его насторожило. Тогда я решил пока не дергаться, раз уж он всё равно идет в мою сторону. Пусть сам поближе подойдет — я подожду, с меня не убудет.
— Ну, сучки драные, — направив оружие на женщин, произнес Костыль, — кто из вас теперь ведьма? Кому бабкина сила по наследству перешла?
— Нету больше силы ведьмовской в нашей семье, — спокойно произнесла Глафира Митрофановна, шагнув вперед и пытаясь закрыть дочь своим телом, — ушла насовсем…
— Ты уж мне-то не заливай, Глашка! — фыркнул, словно конь, сутулый полицай, тоже сдернувший с плеча карабин по примеру «старшего» подельника. — Не может сила просто так уйти! Обязательно должна кому-то достаться. Или ваша бабка была бы сейчас не в таком благообразном виде, словно божий одуванчик! Говори! Не то… — И урод показательно клацнул затвором карабина. — Обеих здесь положим!
— Побойся Бога, Рябченко! — попыталась воззвать к рассудку коллаборациониста мать Акулины. — Не будет ведь тебе Царствия Небесного…
— Это ты меня царствием небесным попрекать будешь, тварь чёртова? — В голос захохотал полицай. — Это ваши комиссаришки по дьявольскоскому наущению все церква позакрывали! А немцы всё взад вернули! Да я теперь в храм божий, как к себе хату хожу! Поклоны бью и свечки ставлю!
— Да у тебя руки по локоть в крови, Рябченко! — окончательно отчаявшись, воскликнула женщина.
— Так это ж кровь безбожников-атеистов, Глашка! — спокойно парировал полицай. — Комиссаришек краснопузых! Я их душить, резать и стрелять до самой смерти буду! Они мне всю жизнь испоганили! Батьку с мамкой в лагерях сгноили! Имущества, кровно нажитого лишили! А потом пойду к попу, исповедуюсь, и мне эти грехи отпустятся! А за истребление вашего дьявольского семени и еще зачтётся!
— Так кто из вас ведьма? — Костыль почти приблизился, держа женщин на мушке нагана, но прежнему меня не замечал.
Ну, давай, сука, давай! Ближе! Еще ближе! Я гипнотизировал подходящего ублюдка, словно мудрый удав Ка бандерлогов. Еще немного, и я сумею в рывке дотянуться охотничьим ножом до его горла.
С первым утырком мне обязательно нужно было покончить одним ударом. С таким неподготовленным телом двух вооруженных полицаев я реально не вывезу. А тут еще и женщины могут пострадать. Так что действовать нужно было с максимальной осторожностью.
И вот когда до решительного рывка осталось всего-ничего, зрачки полицая неожиданно расширились от удивления.
— Ты, сука, еще кто такой? — испуганно рявкнул он, резко наведя на меня ствол пистолета.
[1] Хи́ви (нем. Hilfswilliger, желающий помочь; Ost-Hilfswilligen, восточные добровольные помощники) — добровольные помощники вермахта, набиравшиеся из местного населения на оккупированных территориях СССР и советских военнопленных.
[2] Kurz — «короткий» (нем.).
Глава 10
Твою медь! Он что, меня видит? Судя по направлению ствола, который смотрел своим «черным зрачком» прямо мне в лоб — точно видит! Похоже, что старухин морок с меня, все-таки, слетел. Ведь фриц меня в хате и в упор не заметил, хотя мы с ним нос к носу столкнулись. А этот утырок куда как дальше сейчас находится.
— Руки поднял, краснопузый! — Полицай со щелчком взвел курок нагана, демонстрируя серьёзность своих намерений пустить мне пулю в лоб.
Пока мне ничего не оставалось делать, как подчиниться этому требованию. Медленно подняв руки, я мучительно размышлял: что же предпринять? Но в голову, как назло, ничего путного не приходило — ублюдок стоял еще слишком далеко, чтобы до него дотянуться.