Будь я в своем собственном теле, я бы обязательно попробовал. Рванул бы в сторону, уходя перекатом и пытаясь сбить прицел… Даже в моём старом и подготовленном теле это было весьма рискованно. Но в новом вместилище проделать такой финт было просто нереально. Поэтому я даже пробовать не стал, решив дождаться более подходящей ситуации.
— Костыль?.. — испуганно проблеял второй ублюдок. — Ты чего?
— Как чего? — не понял полицай. — Я тут пащенка комиссарского споймал!
— Какого еще пащенка, пахан? — голос сутулого урода дрогнул сильнее, он даже «петуха» дал. — Нет там никого! В белый свет, как в копеечку целишь!
Вот оно в чем дело! Догадка мухой пролетела у меня в голове: бабкин морок еще не совсем развеялся, он просто ослабел. А полицай Рябченко, как назвала его мать Акулины, меня до сих пор не видел. Значит, колдовство старухи еще работает, просто расстояние, с которого меня можно разглядеть, увеличивается. И, если сутулый сделает еще несколько шагов, то тоже меня заметит. Нужно было срочно что-то предпринимать, пока один из противников «дезориентирован».
— Зенки протри, Ряба! — рявкнул Костыль, рука которого, сплошь покрытая синевой тюремных наколок, дрогнула после такого странного заявления подельника. — Вот же он — прямо передо мной стоит!
— Да нету там никого, Костыль! — взвизгнул сутулый, испуганно шаря широко распахнувшимися глазами по округе. — Это ведьма тебе голову морочит и глаза отводит! Внимание отвлекает, чтобы потом в глотку тебе впиться! — продолжал он нагонять панику на главаря. — Нет там никого! Вот те крест! — И Рябченко размашисто перекрестился, только левой рукой — указательный палец его правой лежал на спусковом крючке карабина. — Валить надо наглушняк это дьявольское отродье! А то сгинем тут…
— Во сейчас и посмотрим: есть тут кто, али нету? — злобно ощерился Костыль, пустив полированной фиксой солнечного зайчика прямо мне в глаз.
Но я-то видел, что он хоть и делает вид, что спокоен, на самом деле ссыт преизрядно. Это было видно по слегка подрагивающим узким губам, которые полицай нервно облизывал языком, по вздувшейся и пульсирующей вене на лбу, по бегающим злобным глазкам и трясущейся вытянутой руке с пистолетом.
— Не дури, Костыль! — предупредительно заорал Рябченко, наводя карабин на стоявших у края могилы женщин. — Тварей вали, пока они тебе совсем мозги не отсушили!
— Это мы еще посмотрим, кто кому… — злобно просипел урка-полицай. — Пока, кранснопузый! — И потянул пальцем спусковой крючок.
«Вот и всё, приехали в очередной раз, — в ожидании неминуемого выстрела молнией промелькнула мысль у меня в голове. — Что ж не везёт-то мне так, а? Неужели и в очередной раз придётся так по тупому умереть?»
Нет, смерти-то я как раз не боялся — давно к ней готов, а вот горечь поражения и осознание того, что я так бездарно просрал второй шанс, жгла мою душу словно мощной струёй огненного напалма. А ведь я столько еще мог сделать! Столько людей спасти и врагов уничтожить! Да еще с такими потенциальными возможностями ведьмака! В том, что колдовство реально существует, я уже не сомневался ни на грамм. А я, сука, всё про…ал! Всё!
И тут меня затопила такая лютая ненависть, что даже реально на мгновение в глазах потемнело. И это концентрированное чувство как будто выплеснулось из меня в окружающее пространство, затопив всё вокруг. Я просто реально ощущал, как эта «ядовитая субстанция», протекая по жилам, исторгается сквозь поры из моего организма и смешивается с молекулами воздуха.
Время замедлилось и стало вязким, словно густой кисель. Палец Костыля на спусковом крючке замер, как и весь окружающий меня мир. Нет, он не застыл, словно отпечатанный фотоснимок — он продолжал «жить и двигаться», только очень и очень медленно.
В критические моменты со мной всегда происходила эта ненормальная хрень. Какой-то выверт сознания, не иначе. Всё вижу, как в замедленном воспроизведении, только тело мне совсем не подчиняется — оно застыло во временном «киселе», как и всё окружающее.
Похоже, что мне предстояло «насладиться» растянутым моментом собственной смерти, наблюдая с толком и расстановкой за летящей мне прямо в лоб пулей. Нет, наган еще не плюнул в мою сторону семиграммовым кусочком стремительной свинцовой смерти, Костыль еще даже курок не спустил. Но этот момент неминуемо приближался.
Вот уж и правда, в последнее время мне везет, как покойнику. Два раза по-настоящему умереть всего за неполные сутки — это рекорд! А я — непризнанный рекордсмен в этих соревнованиях, достойный «Премии Дарвина»[1]. Жаль, что никто так и не узнает, и не занесет меня в номинацию самых нелепых смертей.