— Ну, что, Чума, увидел ауру? — спросила тёщенька, заметив мой пристальный взгляд, с которым я её внимательно осматривал.
— Лучше называйте товарищ Чума, — поправил я мамашку. — Типа, оперативный псевдоним, — пришлось пояснить, увидев её слегка вытянувшееся от удивления лицо. — А ваш оперативный псевдоним — товарищ Доцент.
— А почему не товарищ Мамаша? Или товарищ Тёща? — ехидно усмехнулась она одними уголками губ.
Я на минутку даже усомнился, а не читает ли она мои мысли, как старуха ведьма до этого? Но, нет, это уже маразм, товарищ Чума!
— Не корректно это, — как можно более нейтрально произнес я. — Если есть другие предложения, товарищ Доцент, готов рассмотреть.
— Нет у меня предложений, — вяло отмахнулась Глафира Митрофановна. — Так видел ауру?
Да, и сейчас вижу. — Я утвердительно кивнул. — Только вот у вас проблемки с «душевным спокойствием», товарищ Доцент — настоящая дыра в интуитивном тонком теле.
— Знаю, — спокойно ответила Глафира Митрофановна. — Ты уже и сам понял, без подсказок, что озлобленая я на весь свет. А злоба, она душу почище серной кислоты разъедает… Так мне мать говорила…
— Так пора бросить этот неподъемный куль, — посоветовал я первое, что в голову пришло. — И не таскать «вчерашний день» повсюду на своем на горбу. Всё, что было в прошлом — там и осталось. — Вот ей-ей, прямо моя ситуация — один в один. — Жить надо! Попробуйте начать всё заново. С чистого лица. И сразу увидите, как дышать легче станет.
— Пробовала — не выходит, — честно ответила Глафира Митрофановна. — А, может, я и сама этого не хочу? Хорош мне душу травить! — резко прервала она нашу «задушевную» беседу. — Лучше делом займёмся, ты же теперь «в чинах», пусть и мизерных. Но веда должна уже открыться… Тебе же мать книгу заклинаний успела передать?
— Успела… да… — глупо улыбаясь — в голове шумело и опьянение (либо что-то очень на него похожее) набирало обороты, проблеял я. — И эту, как её… Ну, такая, как бухгалтерская книга… записи вашего пра-пра-прародителя…
— Лета? — подсказала мне мамашка.
— Во-во! Года-лета-писи… — Больше произнести я ничего не успел, потому что стол неожиданно приблизился к моему лицу с чудовищной скоростью, а затем и «свет потух». Я вырубился, как это и предвещала мне Глафира Митрофановна — ядреной оказалась зеленая ведьмовская настоечка.
Проснулся я (да-да, не очнулся, а именно проснулся) от того, что кто-то несмело тормошил меня за плечо:
— Товарищ Чума! Роман!
Я открыл глаза и резко сел на кровати, едва удержавшись от того, чтобы не взять на излом прикоснувшуюся ко мне руку. Так-то — это Акулинка была. Как бы я себя чувствовал, если бы ей руку сломал? Хотя, какое там сломал? С такой «хилой конституцией» только ноги протянуть, как моя бабушка говорила, пичкая меня пирогами и блинами, и сушёными грибами, когда я ней в гости забегал после школы на минуточку.
Про грибы — это, конечно, к слову пришлось. Корней Чуковский у всех детей советского, да и раннего постсоветского пространства, наверное, на подкорку записан. Выжжен глаголом на совесть и, похоже, навечно! И захочешь забыть — не забудешь! Само собой, выскакивает.
— А, красавица… — Узнал я Акулину, стоящую перед моей кроватью с оплывающей свечкой в руке.
— Товарищ Чума, мы же договорились… — «обиженно» засопела девушка.
Но меня-то, старого крокодила, не обманешь! Сколько у меня в школе девчонок из старших классов точно так же отыгрывали несуществующую обиду — и не счесть. Но, исполнение, конечно, на уровне школьного драматического кружка. То есть, никакое.
— Претензию принял, товарищ Красавина, — со всей серьёзностью ответствовал я, — больше не повторится! Ото сна еще не отошёл, — нашелся я.
Кстати, после произошедшей «попойки», назовём её производственной необходимостью, я чувствовал себя на удивление бодрым, отдохнувшим и полным сил. Ничего не болело, не тянуло и не ломило. Даже мышцы, которые я вчера умудрился перегрузить в «аварийном режиме», совершенно не давали о себе знать. Как будто я весь день только и делал, что прохлаждался «сидя на печи». И голова была светлой-светлой, почти прозрачной, как стеклышко! Да и спал я сном праведника или младенца.
— Это все мама виновата, — нахмурилась Акулинка. — Зачем она тебя спаивала? Неужели нельзя было без всего этого обойтись?