Она догадывается (при этом она понимающе улыбнулась), что я хочу узнать побольше о её личной жизни. По этой причине мы начнём с войны, ибо принципы ведения военных действий содержат в себе путеводную нить к жизни, которую она вела, и к динамике революции в целом. Если мне не интересно, она не будет навязывать мне военную историю. Как бы там ни было, заверила она меня, её изложение не будет сухим. Затем мы могли бы перейти к истории её личной жизни начиная с детства.
Было девять часов вечера. С последующим перерывом на ужин и переходом в другую комнату, где воздух был посвежее, она говорила непрерывно до 3:30 утра. По мере того как проходили часы, её энергия возрастала, и её, казалось, не заботило то, что слушатели обессилели и даже дремали от физического бездействия при неослабевающей жаре в условиях, когда единственной действующей силой был её монолог.
Каждый вечер Цзян Цин заканчивала своё повествование лишь после неоднократных напоминаний своих телохранителей и медсестер и периодически подаваемых сигналов двух своих личных врачей, расхаживавших или потихоньку наблюдавших за ней из дальних углов комнаты. Помимо этих стражей её персоны, в нашу компанию постоянно входили Сюй Эрвэй и Шэнь Жоюнь, сменявшие друг друга в качестве переводчиков, заместитель министра пропаганд» Чжан Ин, заместитель начальника протокольного отдела Тан Лунбин (единственный мужчина в её политическом окружении) и двое моих сопровождающих — Юй Шилянь и Лао Чэнь. С ними я временами обменивалась взглядами и улыбками, хотя они, обычно разговорчивые, в присутствии Цзян Цин хранили почти полное молчание.
Следующим вечером мы перебрались в виллу побольше (хотя Цзян Цин продолжала жить в первой), с большим количеством комнат, которыми можно было пользоваться поочередно, по мере того как знойный южный воздух становился спёртым. Каждая из этих похожих на пещеры комнат была одинаково обеспечена полотенцами — большими и маленькими, сухими и влажными, тёплыми и холодными,— с помощью которых мы освежали себя, чаем, сигаретами, вазами с сушёными фруктами, письменными принадлежностями, микрофонами. Распорядок наших продолжавшихся шесть дней интервью был таков: начало рано вечером, перерыв на поздний ужин и продолжение бесед до раннего утра. Один раз мы собрались дополнительно поздно утром, а затем — в полдень. Вот так Цзян Цин, действуя в императорско-пролетарском духе (что она считала своей прерогативой), часто уходя в сторону и перескакивая с предмета на предмет, поведала мне о своей жизни в революции.
Часть первая
Совершеннолетие
2. Побег из детства
Воспоминания мои несвязны. Они — словно рыбьи чешуйки, соскабливаемые ножом: одни прилипли, другие упали в воду. Разбередишь старые раны, и воспоминания поплывут, заиграют, но они так переплетены нитями крови, что, пожалуй, оскорбят взор изысканных эстетов.
Цзян Цин появилась на свет в марте 1914 года. Ее назвали Ли Цзинь. Ей не хотелось бы, сказала она, называть точный день своего рождения, потому что она не желает, чтобы массы праздновали его. Её родина — Чжучэн, город примерно с 80 тысячами жителей, расположенный на южном берегу реки Вэйхэ, милях в 50 от космополитического портового города Циндао провинции Шаньдун. Занимая уязвимое положение между Чжилийским заливом[14] и Жёлтым морем, Шаньдун был одной из первых провинций, ставших жертвой иноземного империализма. В 1860 году прибрежный город Чифу[15] уступили Франции. В 1898 году порт Вэйхай был сдан в аренду англичанам, а полуостров Циндао — Германии. В год рождения Цзян Цин, ставший годом начала первой мировой войны, Япония присвоила себе занимаемые немцами районы Шаньдуна в качестве опорной базы, с которой можно было втянуть весь Китай в разбухавшую японскую империю. В годы её детства постоянное военное присутствие Японии, принесшее с собой соответствующие колониальные атрибуты, порождало во всей провинции хроническую неустойчивость, перемежавшуюся кровавыми кризисами.