Летом 1931 года Цзян Цин написала пьесу «Чьё преступление?» — об одном молодом революционере, жившем со своей болезненной матерью. Когда полиции не удалось найти его, она схватила вместо него мать. В конце концов сына арестовали, а мать умерла. Упоминание о фабуле пьесы вызвало в памяти Цзян Цин имя Чжао Бинъо, её писавшего пьесы преподавателя, с которым у неё в начале осени тоже был мучительный разговор. Он похвалил её стиль, но выразил недоумение по поводу политических неясностей в тексте. Он спросил её напрямик, принадлежат ли её «революционеры» к коммунистической партии или к гоминьдану. Всё ещё не имея никакого понятия о существенных различиях между ними и поставленная в тупик, она вспылила: «Скажите вы мне, в чём разница между Коммунистической партией Китая и гоминьданом!» Его резкий смех над её легковесным ответом показал ей, что он считает её дурой. И всё же пьеса настолько понравилась ему, что он убеждал её сделать вместо одного акта три. Главное было вовсе не в пьесе, сказала она, а в том, что его язвительный укол возбудил её любопытство. Хотя во время гастрольной поездки Драматического общества побережья она выступала с незамысловатой пропагандой Советов, теперь она стала задумываться над тем, в чём же состоят идеологические различия между коммунистической и гоминьдановской партиями. «С этого момента я начала наблюдать».
В ту осень обычное спокойствие университетской жизни было нарушено Мукденским инцидентом 18 сентября 1931 года: японские войска двинулись на Маньчжурию. В разгар этого кризиса она ещё ничего не знала о смысле «реформизма»[32] и его отношении к гоминьдану. Она и другие вроде неё ошибочно считали тогда, что эти «националисты», которых было полно в университетах,— патриоты, ставящие независимость страны превыше всего. Теперь она осознала, что эти почитаемые «реформисты» в действительности не собирались любой ценой сопротивляться японской агрессии. Когда в пылу реакции на Мукденский инцидент она сама открыто высказалась за сопротивление, они критиковали её за то, что она смутьянка. Язвительная насмешка Чжао Бинъо ещё звучала у нее в ушах, когда она бродила в одиночестве в лесу под Циндао, размышляя над тем, что он сказал. Её осенило, что Чжао, должно быть, член гоминьдана — «националистической» партии, которая не придерживается твёрдой линии сопротивления. Когда студенты в университете начали причинять ей неприятности, она предположила, что и они работают на гоминьдан. После этого она не принимала больше помощи от Чжао Бинъо и пошла собственным путём.
Комната для приёмов, в которой мы с Цзян Цин беседовали, была огромная; и всё же августовский вечер в Кантоне, где Цзян Цин рассказывала о своем детстве, был таким душным, что воздух начал словно обволакивать нас. Она предложила нам перейти в другую комнату. Встав, она с удовольствием потянулась, поправила платье и двинулась первой. Мы перешли в довольно большую комнату. Стулья и кресла, столы, принадлежности для письма и магнитофонной записи, еда и питьё, а также полный набор тёплых, холодных, влажных и сухих полотенец были точно такими же, как и в первой комнате. Мы сели, и она возобновила свой рассказ.
Она занималась также у писателя Шэнь Цунвэня, который преподавал в Циндаоском университете художественную литературу. Будучи его студенткой, она постепенно узнала его. Он жил с сестрой Шэнь Чжоучжоу, которая часто приглашала Цзян Цин в гости. Говоря, что он поражён литературным талантом Цзян Цин, Шэнь старался улучшить её стиль, заставляя её писать по рассказу в неделю. По её мнению, он был искренен, но она не делала никаких усилий. С её, бедной студентки, точки зрения, семья Шэнь была богатой[33]. Когда сестра Шэня, видя нужду Цзян Цин в деньгах, предложила заплатить ей за вязку свитера, та отказалась. Позднее Цзян Цин узнала, что Шэнь Чжоучжоу обучалась во французской миссионерской школе в Пекине, привилегированном заведении с высокой платой за обучение — 500 или 600 серебряных юаней за семестр.
Подводя итог тому, что дали ей в культурном отношении годы, проведённые в Цзинани, Пекине и Циндао, Цзян Цин сказала, что один год (1929/30) она обучалась в школе искусств и два года (1931/33) вращалась в «высших слоях культуры», имея в виду интеллектуальный круг Циндаоского университета и культурную среду Драматического общества побережья. В те годы она полюбила романы и поэзию. Ей нравилась также переводная иностранная поэзия; особенно много она читала «старых иностранных поэтов», хотя и отметила, что поэзия в общем-то непереводима и поэтому не может быть по-настоящему понята иностранцами. В молодости она сочиняла стихи, которые считала достойными издания, а также писала очерки, часть которых была опубликована, но в 30‑х годах решила, что писать стихи и очерки куда менее важно, чем активно осуществлять революцию. Что же касается формального образования, то она училась всего восемь лет, пять из них в начальной школе. Её подлинным учением, как и у Мао, было «социальное образование», образование в школе опыта. И в 1933 году оно только начиналось.
32
«Реформизм» означает комплекс позиций, которых более или менее придерживались интеллигенты, в том числе профессора высших учебных заведений, с конца 20‑х годов молча или активно солидаризировавшиеся с ГМД. Такие реформисты, как известно, были за то, чтобы нести грамотность в массы, принять западные нормы народного и высшего образования, иногда проявлять терпимость к японскому империализму, а главное, считать предосудительными социальное насилие и классовую войну. Эти два последних пункта более всего отдаляли их от коммунистов.
33
Шэнь Цунвэнь родился в семье потомственных военных, потерявшей состояние во время Боксёрского восстания. Когда Цзян Цин узнала его как профессора и автора рассказов, его доходы были невелики, но всё же выше, чем у неё. См.: