Цзян Цин поместили в общежитии, расположенном в фабричном районе. Она занимала маленькую отдельную комнату в задней части дома. Комнаты на лицевой стороне использовались под классы, а в остальной части спали женщины по нескольку человек в комнате. Теперь она бранила себя за то, что была поначалу наивной и неумелой. Например, она позволяла себе тратить слишком много времени на подготовку к преподаванию в период своей жизни, когда она была также актрисой и занималась политикой. Многие часы она готовилась к урокам и исправляла письменные работы своих учениц, в результате чего почти не спала и часто работала чуть ли не до изнеможения. Усталость и разочарование — вот преобладающие чувства, которые остались в её памяти от этого периода её жизни.
И всё же пережитое ею было ничто в сравнении с пережитым теми работницами. Большинство её учениц приходило с больших текстильных фабрик, которые принадлежали в основном японцам, но управлялись китайцами[51]. Остальные работали на принадлежавших англичанам сигаретных фабриках, в частности на фабрике англо-американской табачной компании. Работа начиналась в шесть утра, вспоминала Цзян Цин. Чтобы прийти вовремя, женщины в её общежитии должны были вставать в четыре часа утра и по тёмным улицам идти на фабрики. Условия труда на фабрике англоамериканской табачной компании были «адскими», а заработок — самое большее 17—18 юаней в месяц. Обычным был детский труд, причём дети не зарабатывали почти ничего. Летом, когда воздух был страшно влажным, все окна были закрыты, и внутри создавалась паровая баня, а зимой окна открывались настежь. Почему? Потому что владельцы боялись, что удобства сделают работниц медлительными: они пользовались летним жаром и зимним холодом, чтобы держать в руках рабочую силу. Уборные на больших сигаретных фабриках были такими грязными, что Цзян Цин тошнило от одного их вида.
Оснащение сигаретных фабрик было жалким: ряды грубых деревянных скамеек — вот и всё. Чтобы получить утром место, детям (работа им не гарантировалась) приходилось с вечера выстраиваться в очередь и ждать всю ночь. Те, кому удавалось получить место, были вынуждены часами работать без передышки: непрерывно завёртывать сигареты и складывать их в коробки. («Как раз то, к чему я так стремилась в детстве!» — заметила Цзян Цин со смехом.)
Чтобы показать нравы на одной сигаретной фабрике, она привела случай с «дочерью одного богатого человека». Она не объяснила, зачем богатому человеку понадобилось посылать свою дочь на работу в заведомо скотских условиях. Безусловно, девочка была с амбицией. Чтобы наверняка получить место на следующее утро, она накануне вечером встала в очередь очень рано. Но наниматель захотел поставить впереди неё нужного ему человека. Богатая девочка воспротивилась этому. Тогда наниматель просто схватил её за плечи, протащил по полу и пинком сбросил с лестницы. Её искалеченное неподвижное тело так и осталось лежать на лестничной площадке. Вскоре девочка умерла. Когда рабочие становились очевидцами таких вот происшествий, их легко было мобилизовать, спокойно отметила Цзян Цин.
Кроме работниц с сигаретных фабрик, среди её учениц были женщины с близлежащих небольших носочных фабрик, принадлежавших китайцам и управлявшихся китайцами же. Там заработки были ещё меньше, чем на сигаретной фабрике. Самый высокий заработок носочницы — намного выше среднего — составлял 12 юаней в месяц. Эксплуатировали рабочих беспредельно. Если ломалась игла в машине, работницу, отвечавшую за эту машину, заставляли платить юань за замену иглы. Одной из учениц Цзян Цин случилось сломать восемь игл за месяц. После начала выплаты штрафов у неё не осталось денег на комнату, питание и помощь семье, с которой она уже не жила. Из-за того, что она так и не смогла выплатить сразу всю сумму штрафа, фабричное начальство эксплуатировало её ещё больше (это означало, что ей приходилось сносить всякие иные надругательства над собой). В то время, сказала Цзян Цин, сама она зарабатывала так мало, что не могла помочь девушке.
При всей беспомощности этих женщин перед произволом фабричного начальства они жили всё же лучше законтрактованных рабочих, с которыми она тоже имела дело[52]. Чтобы у фабрик всегда имелись в запасе работники, вербовщики (или «поставщики», как их ещё называли) постоянно ездили в деревни набирать крестьян, которых они привозили с собой для низкооплачиваемой работы в городах. Поставщики пользовались самыми бессовестными приёмами. Чтобы раздразнить невежественных и крайне бедных крестьян, они изображали Шанхай земным раем, где даже самый простой крестьянин может заработать кучу денег. Пожилые крестьяне, беспредельно доверчивые и прилагавшие отчаянные усилия, чтобы не умереть с голоду, продавали поставщикам своих детей и других членов семьи. «Рай», которым их соблазняли в Шанхае, оказывался сущим «адом». Рабочий день был неимоверно долгим. После смены рабочих держали в крошечных, с клетку, комнатах. Их скудный паёк состоял из жидкой каши и воды. Все они страдали от недоедания. Многие умирали.
51
Во всех современных промышленных секторах китайской экономики женщины составляли большинство рабочей силы. В 1932 году Гарольд Айзекс писал, что в Шанхае 70 % современных промышленных рабочих — женщины, и 90 % их используется в текстильной промышленности, особенно в хлопкопрядении и намотке шёлка, «хотя последнее производство отмерло, а его рабочие выброшены за ненадобностью» (
52
Непосредственно изучая в 30‑х годах китайское рабочее движение. Ним Уэйлз сообщала, что вербовщики для текстильной промышленности ездили в сельскую местность для найма девушек на срок от одного до трёх лет, после чего, как ожидалось, должны были выплатить семьям девушек небольшие суммы. В период работы на текстильной фабрике вербовщик был обязан обеспечивать девушку питанием к жильём, хотя он часто удерживал свыше 60 % её заработка. См.:
Гарольд Айзекс, редактор «Чайна форум», радикального журнала, издававшегося на английском языке в Шанхае в 30‑х годах, изложил современный взгляд на систему вербовки («баотоу»), совпадающий со взглядом Цзян Цин. Он сообщал, что система вербовки практиковалась в 20—30‑х годах по всей стране. Предприниматели поручали наём рабочих посреднику — обычно профессиональному агенту или вербовщику (человеку «баотоу»), обязанному обеспечивать постоянную поставке рабочей силы. Зачастую вербовщик назначался одновременно фабричным мастером или надсмотрщиком, что позволяло ему полностью держать в узде нанятых рабочих. Вольнонаёмным рабочим платили по таксе, а завербованным — меньше на количество процентов, предусмотренное для оплаты вербовщика в договоре о найме. Зарплату завербованных рабочих ещё больше сокращало вымогательство — обычный неофициальный побор за услуги, взимавшийся вербовщиком. Таким образом, доля вербовщика в дневной зарплате составляла примерно 10—20 %.
Типичной в этом смысле была практика управления Англо-американской табачной компании Шанхая. Фабричного компрадора-китайца, работа которого состояла в посредничестве между бизнесменами и официальными учреждениями (как китайскими, так и иностранными), посылали заручиться поддержкой вербовщика. Так что первым забирал себе какой-то процент зарплаты рабочих компрадор. Если вербовщика нанимали через местные шайки преступников, то получал свою долю и главарь шайки. Иногда три этих дела проворачивал один человек, действовавший как компрадор, главарь шайки и вербовщик. В этом случае все поборы шли ему. Как известно, вербовщики Англо-американской табачной компании давали нанятым им рабочим деньги в долг под большой процент (20 % в месяц) и благодаря этому держали их в вечном долгу. Наём рабочих из деревень, массовая перевозка их на пароходах в Шанхай, а затем временное предоставление им жилья и питания до продажи их другим вербовщикам давали вербовщикам дополнительную возможность поборов (
Из беседы с завербованной девушкой-работницей: «Разве мы люди? Посмотрите на нас. У одной синяк на лице, у другой — жёлтый шрам, у третьей — чёрный шрам. Рубцы и морщины, болезненные угри и фурункулы. Кожа висит на наших щеках, как промокшая бумага… Вот таковы мы, тысячи девушек. Всем нам не больше девятнадцати, большинству — меньше тринадцати, и ни одной, не затронутой трахомой…
Мы работаем на японской текстильной фабрике двенадцать часов в день. Нас отдали в руки вербовщиков, которые пришли в наши деревни, договорились с нашими родителями и забрали нас. Считается, что вербовщик несёт ответственность за нас. Мы платим ему семь долларов в месяц за стол и жильё. Всё, что мы зарабатываем, забирают вербовщики, которые хмурятся и пожимают плечами, твердя, что несут убытки, когда получают только шесть долларов в месяц из наших заработков! Каким бы ни был заработок, вербовщик получает его сполна.
Если кто-нибудь из нас выглядит поприличней, вербовщик загоняет нас не на текстильные фабрики, а в публичные дома, чтобы выжимать из нас ещё больше денег» («Беседа с завербованной девушкой-работницей».— ЧФ, 4 октября 1933 года, № 2, с. 12).