Пока она бездеятельно сидела в камере, до неё дошло, что её держат в заключении не из-за неё самой, а из-за предполагаемой связи с лицами, которых ГМД считает главными врагами государства. Националистическое правительство, пояснила она, установило высокие вознаграждения за головы государственных преступников. Предприимчивый агент мог заработать много денег, а также добиться почёта, поймав подозреваемого, признания и связи которого позволили бы ему в конечном счёте схватить государственного преступника и получить награду.
В каких связях могли они подозревать её? Очевидно, с самым известным коммунистом Ван Мином, главой так называемых «28 большевиков», которые незадолго до этого, в 1930—1931 годах, вернулись из Москвы после подготовки их Коминтерном, чтобы возглавить ЦК КПК. В середине 30‑х годов (поспешно заметила Цзян Цин, руководствуясь нынешними политическими соображениями) Ван Мин оказался «ренегатом» КПК[53]. Несмотря на ошибки Ван Мина, его сторонники заправляли коммунистическим аппаратом Шанхая. Теперь для спасения своей жизни она не могла раскрывать никаких связей с ним или находившимися под его влиянием организациями. И менее всего могла она показать себя причастной к восстаниям в городах или к организации рабочих — основным тактическим звеньям стратегии Ван Мина.
Когда её допрашивали, она пыталась представить в самом невинном свете то, за чем они, должно быть, уже вели наблюдение,— своё пребывание в парке и свидание с молодым человеком, очевидно осведомителем. (Она явно находилась под наблюдением.) Это её привычка — бродить в парке Цзаофэнь (обычное место свиданий для левых, полагавших, что экстерриториальность для иностранцев защищает их от ареста китайцами): она любит смотреть, как играют дети. А сейчас ей нужно вернуться к своей работе — преподаванию в школе. Должно быть, её рассказ не был убедителен. Всё ещё как подозреваемую её перевели из уездного полицейского участка в городской. Цзян Цин со смехом вспомнила, как вне себя от того, что её опять отправляют за решётку, она с насмешкой сказала своим тюремщикам: «Лучше бы вы ловили настоящих коммунистов!»
Ⅵ
Оливковая кожа Цзян Цин блестела от неослабевающей жары поздней ночи, переходящей в раннее утро. Она сказала: «Вот так гоминьдан однажды похитил меня и восемь месяцев держал под стражей». Об этом эпизоде из своего прошлого она никогда до сих пор не говорила[54]. На её лице отразились противоречивые чувства: сожаление о бессмысленном лишении её свободы и насмешка над превратностями человеческой жизни в переполненной женской тюрьме.
Среди заключённых — политических, а не уголовных преступников — была опытная коммунистка, которая дала ей отличный совет. Оценивающе осмотрев Цзян Цин, эта женщина сказала ей, что короткая стрижка придаёт ей вид радикала. Сама женщина носила длинные косы, чтобы выглядеть отсталой. Она притворялась неграмотной, и ей вполне удавалось изображать из себя дуру. Цзян Цин обдумала сказанное этой женщиной и прилагала усилия к тому, чтобы казаться невежественной дурочкой. Когда другие заключённые запевали революционные песни, Цзян Цин упрямо пела что-нибудь из пекинской оперы! (На самом деле для неё это было отсталостью уже тогда, со смехом воскликнула она.) Впрочем, как ни старалась она выглядеть тупой, полицейские были непоколебимы в своей решимости расследовать её революционные связи. Их настойчивость, как она узнала позже, объяснялась тем, что одна «предательница» из заключённых уведомила полицию, что Ли Юньхэ (Цзян Цин) не так проста, как старается показать.
Среди политических преступников была работница, которая находилась в тюрьме уже восемь месяцев, когда туда попала Цзян Цин. Её история, сказала Цзян Цин, была типичной для многих хороших товарищей, обманутых ренегатами партии. В этом деле ренегатом был тюремный чиновник по прозвищу Хэй Дахань (буквально «Большой чёрный китаец» — кличка из бандитского жаргона, в данном случае отнесённая к человеку, гнусность которого состояла в предательстве им КПК) — человек, прежде имевший отношение к «ошибочной левой линии» группы Ван Мина. Родом из провинции Аньхой, Хэй Дахань стал коммунистом и работал на партийный комитет провинции Цзянсу. Во время политической работы в Шанхае он был арестован. Через два часа он предал партию, вступив в тайную полицию ГМД, но продолжал делать вид, что остаётся хорошим коммунистом. Как тайного агента ГМД его вовлекли в дело, крайне опозорившее его в глазах левых. Был один товарищ — женщина, которую он знал и твёрдо решил уничтожить. Целыми днями он неотступно следил за нею и наконец обнаружил, что она живёт на территории французской концессии в относительной политической неприкосновенности. Он вошёл к ней в доверие и сказал ей, будто властям стало известно, кто она такая: её жизнь в смертельной опасности, она должна немедленно сменить место жительства и взять с собой все свои партийные документы.
53
Всю жизнь Ван Мин оставался преданным Сталину, который, естественно, ценил его уважение к Коминтерну, находившемуся в Москве под эгидой Сталина, и отдавал ему предпочтение перед Мао, который отстаивал более независимый китайский курс. Мао Цзэдуна больше всего не устраивали «авантюризм» Ван Мина и его «путчистские» методы в городах, приведшие к развалу подпольных партийных организаций. В свою очередь Ван Мин относился с пренебрежением к методам партизанской мобильной войны Мао и созданию им сельских опорных баз, далеко отстоящих от городов, где господствовал ГМД.
54
Возможно потому, что спустя годы некоторых товарищей, в своё время заключённых в тюрьму гоминьданом, подозревали или обвиняли в том, будто бы они сотрудничали с врагом или стали его агентами.