Это была жестокая уловка, с горечью оказала Цзян Цин, потому что женщина имела партийный билет. Она жила на территории французской концессии, полагая, что закон экстерриториальности защитит её от китайской полиции. Но Хэй Дахань всё-таки убедил её уйти оттуда, и, как только она оказалась у границы концессии, полиция окружила её и потащила в полицейский участок. В официальном сообщении о её аресте утверждалось, что она «добровольно» показала схватившим её свои партийные документы, добавила Цзян Цин язвительно.
После того как её бросили в тюрьму, где главной фигурой был Хэй Дахань и где находилась и Цзян Цин, он попытался вступить с нею в половую связь (не известно, удалось ли ему это). Приблизительно в то же время он женился на другой женщине, которую предал, когда стал гоняться ещё за одной. Ренегат и неверный муж, он был к тому же садистом и ни за что избивал свою жену. Однажды он заставил её лечь на землю, подложил кирпичи под лодыжки и обрушился всем своим огромным телом ей на ноги. В результате у неё оказались сломанными колени, и она осталась калекой на всю жизнь.
У женщины, арестованной по вине Хэй Даханя, отобрали все партийные документы и тем самым лишили членства в партийной организации, которая могла бы защитить её. В тюрьме полиция всячески вынуждала её написать показания о своих товарищах-коммунистах. Она отказалась и продолжала отказываться под пытками. В конце концов в дело вмешался ренегат Хэй Дахань и написал показания за неё.
Что касалось Цзян Цин, то самой большой трудностью для неё было поддерживать связь с внешним миром. У неё теплилась надежда на то, что кто-нибудь придёт и скажет о её невиновности. Как иначе могли освободить её? Она написала письмо в вечернюю рабочую школу, где преподавала неполный рабочий день, и попросила кого-нибудь приехать в качестве свидетеля. Несколько недель она ждала ответа, но напрасно. Не получала она ответов и на записки к заключённым. Единственным результатом её попыток связаться с людьми в тюрьме и вне её было то, что она привлекла к себе внимание: вскоре тюремные чиновники подвергли её дальнейшим изнурительным допросам.
Через систему связей, не ясную для неё в то время, она узнала, что партийная организация «не забыла её»: действуя анонимно, она прислала ей стёганое одеяло, хлеб и немного денег. Деньги полиция присвоила. Хлеб прошёл через грубые руки тюремщиков и попал к ней в виде крошек. Только одеяло осталось в сохранности.
Вскоре прибыла ещё одна партия только что арестованных женщин. При беглом взгляде на них Цзян Цин с удивлением узнала среди них пять или шесть своих бывших учениц. По тайной тюремной связи она узнала, что партия поручила двоим из них доставить ей деньги, хлеб и одеяло. Их недовольный вид говорил о том, что они обижены на неё: они думали, что передачи для неё послужили уликой, приведшей к их аресту. Вне себя от того, что эти женщины должны подвергнуться незаслуженному наказанию, Цзян Цин потребовала дать ей возможность поговорить с тюремным начальством. Окружённая стражниками, которые привели её в главное управление тюрьмы, Цзян Цин стояла перед чиновниками и громко поносила их: «Вы не сумели поймать настоящих товарищей! Не знаете вы и как ловить настоящих женщин! Вы схватили лишь нескольких девушек, которые по доброте своей прислали мне одеяло… Почему бы вам не расстрелять меня?» В ярости Хэй Дахань ударил Цзян Цин по лицу. Удар оглушил её, и она еле удержалась на ногах. Он обругал её бранными словами. Она крикнула в ответ: «Как вы смеете ругать меня!»
Её бывшие ученицы, случайно услышавшие этот разговор, крайне расстроились, вспоминала Цзян Цин. Чтобы уверить её, что они не обижены, они напрочь отвергали всякую причастность её к их аресту и высказали предположение, что их забрали за участие в политических демонстрациях. Пока они утешали друг друга, внимание Цзян Цин отвлеклось: через узкое окно она увидела приближающуюся похоронную процессию. Она вдруг поняла, что это хоронят работницу-коммунистку, убитую тогда, когда она занималась своей политической работой. Хэй Дахань тоже заметил процессию, и на мгновение в его глазах блеснула жестокость. Затем, придав своему лицу выражение великодушия, он с напыщенным видом объявил своим собратьям-агентам, полицейским и заключённым, что не намерен воспользоваться похоронной процессией коммунистов, чтобы произвести новые аресты. Без всякой иронии он пояснил, что сейчас тюрьма и так переполнена заключёнными, чтобы принять новых.