К концу 1935 года коммунистическое сообщество в Шанхае раздирало соперничество и ослабляло отступничество. Вследствие этого оно находилось в опасной изоляции от основного ядра коммунистического движения, которое с муками обосновывалось тогда на Северо-Западе. ЦК во главе с Мао Цзэдуном прибыл туда в октябре 1935 года, проведя год в Великом походе. Что могли знать, задала она риторический вопрос, эти руководители революции о подлинном характере большинства левых организаций в Шанхае 30‑х годов? Прибыв в Яньань, они обнаружили, что совершенно ничего не знают о реакционной политике, проводимой большинством мнимых левых лиг. Реальное положение дел в Шанхае не раскрылось перед ними вплоть до кануна культурной революции, когда Цзян Цин наконец-то добилась того, что правда вышла наружу. (Как могли высшие руководители оставаться в неведении столь долгое время?)
Ⅳ
Один человек был на голову выше всех групп молодых и не столь молодых левых и руководителей борьбы за гражданские права в 30‑х годах — Лу Синь. В размышлениях Цзян Цин о современной эпохе Лу Синь был для неё таким же героем в культуре, как Мао Цзэдун — в политике (впрочем, китайские коммунисты не проводят чёткой грани между культурными и политическими вопросами). Она отдавала этим двум людям явное предпочтение перед всеми другими и чаще цитировала их. Исходя из идеологических целей, которые она поставила во время культурной революции и продолжала защищать до середины 70‑х годов, в ходе наших интервью она показала на изрядном числе примеров (зачастую притянутых за уши) удивительное чувство взаимного понимания и глубокого взаимного уважения двух этих людей.
В витиеватые рассуждения о Лу Сине Цзян Цин пустилась как-то около полуночи. Её слушатели то и дело клевали носом и взбадривали себя горячим чаем и чередующимися компрессами из холодных и горячих, а затем влажных и сухих полотенец, энергия же Цзян Цин была неиссякаема. От изнуряющей жары, усиливаемой ярким искусственным освещением, на её лбу выступили капельки пота. Не прерывая своего монолога, она время от времени запускала руку в пластиковый бумажник, вынимала зелёно-белую расчёску и проводила ею поверх своих коротко остриженных волос, чтобы пригладить их.
Относительно биографии Лу Синя она сказала, что ещё юношей он «выступал против конфуцианства». В годы перед «движением 4 мая» 1919 года, часть которых он провёл, обучаясь в Японии, он стал «радикальным буржуазным демократом». В середине 20‑х годов политические преследования северного милитаристского правительства заставили Лу Синя уйти с преподавательской работы в Пекинском женском педагогическом училище, где он оказался вовлечённым в спор о назначении реакционного директора — женщины (Ян Инью). В 1926 году он получил преподавательскую должность в Амойском [Сямыньском] университете, в следующем году переехал в Кантон, где возглавил литературный факультет Университета имени Сунь Ятсена. Он прибыл в Шанхай в 1927 году, то есть в поворотный момент политической истории страны. Там он стал называть себя «наблюдателем течения» и три следующих года изучал народ. Затем он оставил простое наблюдение жизни народа и взялся за перо, как за оружие[66].
Лу Синь ещё находился в Шанхае, когда Цзян Цин прибыла туда в 1933 году. Там свирепствовал белый террор. Подпольные ячейки партии подвергались частым нападениям, и иногда удар наносился по нескольким ячейкам в один день. Хотя Лу Синь никогда не был членом партии, он старался защитить друзей-коммунистов. Например, генерал Чэнь Гэн из Красной армии, раненный в кампаниях по окружению в Центральных советских районах, в 1933 году отправился лечиться в Шанхай. Лу Синь, узнав о его приезде, пригласил его к себе в дом и познакомился с ним[67]. Чэнь Гэн и другой командир Красной армии, Се Фучжи, какое-то время жили под защитой дома Лу Синя. Писатель и бывший партийный лидер Цюй Цюбо[68] тоже был близким другом Лу Синя. Но это было до того, как он стал «ренегатом», резко добавила она.
Она почитала Лу Синя ещё в молодости, когда необычное выражение содержания было слишком тонко для её понимания. Она постоянно читала его более просто написанные очерки под заголовком «Понемногу обо всём» и другие произведения, которые он писал для литературного приложения шанхайской газеты «Шэньбао». Узнать, какие произведения принадлежат именно ему, было мудрено, ибо он всё время подписывался разными псевдонимами, чтобы запутать политические власти, полные решимости заставить его замолчать. Со временем она научилась узнавать его произведения по стилю.
66
Между 1927 и 1930 годами он не только «наблюдал», но и писал: «Избранные танские и сунские истории» (1928), «Утренние лепестки, сорванные в сумерках» (1928), сборник воспоминаний «Вот такие дела» (1928), сборник очерков. Кроме того, он был главным редактором журнала «Сплетник». В 1930 году он стал активным борцом: основал Лигу свободы Китая — организацию борьбы за гражданские права — и Лигу левых писателей — первую и самую влиятельную из всех левых лиг. Им написано много кратких колких очерков по эстетике и критических общественно-политических очерков. Он перевёл работы А. В. Луначарского об искусстве, литературе и критике, работы Г. В. Плеханова об искусстве и другие работы, посвящённые литературным связям между Китаем и Россией (эта его деятельность была пресечена его литературными палачами со времени китайско-советского разрыва, начавшегося, в конце 50‑х годов).
67
Мои шанхайские гиды описали эту же встречу между Лу Синем и Чэнь Гэном, добавив, что Чэнь набросал для Лу Синя карту боёв на опорных базах. (Эту нарисованную от руки карту нашли после Освобождения.) Он также рассказал Лу Синю о революции в экономических и общественных отношениях в китайских советах Цзянси.
Через год после моего интервью с Цзян Цин этот случай и другие вроде него были отражены на страницах новой популярной исторической книги Ши Иго «Лу Сюнь ди гуши» («Рассказы о Лу Сине»), Пекин, 1973, с. 107—110 и след.
Эдгар Сноу подтвердил рассказ о Чэнь Гэне. Во время «четвёртой кампании по окружению» Красной армии силами гоминьдана в Цзянси осенью 1932 года Чэнь Гэн был ранен в ногу и направлен в Шанхай на лечение. Там его узнал ренегат-коммунист Гу Шуньчжан, который передал его в руки националистической полиции. Полиции не удалось уговорить Чэня вступить в гоминьдан, и он вернулся к Мао в Цзянси («Random Notes on Red China» [1936—1945]. Cambridge, Mass., 1957, p. 92—93).
68
Стремясь посмертно привязать Лу Синя к коммунистическому делу, его вдова Сюй Гуанпин опубликовала воспоминания об их жизни в Шанхае. Туда вошли заметки об их дружбе с Цюй Цюбо и его женой Ян Чжихуа, которые были частыми их гостями в 1932—1934 годах, то есть во времена, когда обоих писателей и их семьи настойчиво преследовал гоминьдан. В январе 1934 года Цюй Цюбо выехал из Шанхая в Цзянси для работы в Центральных советских районах. В июне гоминьдановцы схватили и казнили его. Лу Синю приписывают заслугу в сохранении произведений Цюя от уничтожения в период «белого террора» См.: