Я прибыла в Лочуань как раз в тот момент, когда происходило заседание Политбюро. Я была настолько потрясена и испугана, что боялась упасть без сознания на глазах у всех. Но я твёрдо намеревалась встретиться с руководящими товарищами из ЦК, которые все как один вышли приветствовать меня [обычные «фанфары» для знаменитостей в области культуры?]. Я строго сказала себе самой, что не имею права упасть в обморок перед ними и больше того — должна стоять очень прямо. И вот я пожала им всем руки. Заседание, на которое они собрались, было очень важным»[113].
Не коснувшись политических проблем, которыми занимался в то время ЦК, она заговорила о лошадях, о милитаризме, об образе жизни людей на севере и о животных, которых надо подчинять своей воле. Лошадей в Яньани было мало, и поэтому они предназначались в основном только для руководства. Но брак с Мао дал и ей право на лошадь, что вынудило её перебороть свою боязнь лошадей. Заставляя себя ездить верхом, она постепенно добилась скорости 30 километров в час.
— Я даже и теперь ещё позволяю себе ездить на спокойной старой лошади. Обожаю верховую езду. А вы?
Мне пришлось признаться, что мне больше нравится мысль о верховой езде, чем сама езда. Лошадь, ощущая мою тревогу, не слушалась бы меня.
— Нужно взять молодую лошадь и объездить её самой,— посоветовала Цзян Цин.— Когда одна из моих лошадей слышит, что я называю её «Ма-эр» [нечто вроде «лошадки»], она ржёт мне в ответ. Но если я не объездила лошадь сама, она может меня сбросить.
Вернувшись к рассказу о своём прибытии в район базы, она сказала, что на последнем отрезке 50‑мильного перехода на север из Лочуани в Яньань она и ещё кое-кто из её спутников ехали в кузове грузовика. Грузовик, на котором ехала она, следовал прямо за тем, на котором Мао Цзэдун возвращался в Яньань по окончании Лочуаньского совещания. Тогда ей не было известно об этом совпадении, узнала она о нём позднее. Первое её впечатление о древней стене Яньани было незабываемым. На её южных воротах были начертаны два иероглифа: «ань лан» («утихомирьте волны»), вспомнила она, как бы тоскуя о прошлом.
В своём повествовании Цзян Цин ничего не сказала о происшедшем незадолго до того продвижении войск Красной армии, которое можно восстановить в памяти самостоятельно. За семь месяцев до её приезда в августе 1937 года партия перевела свою штаб-квартиру из Баоани в Яньань, за 40 с лишним миль к юго-востоку. В ближайшие десять лет Яньани суждено было служить столицей Шэньганьнинского пограничного района[114]. С юга эта территория граничила с Лочуанью, с севера окаймлялась Великой стеной, восточную же и западную её оконечности образовали изгибы Хуанхэ. Цзян Цин прибыла туда в период передышки в развёртывании коммунизма, почти через два года после окончания Великого похода. Это был и самый трудный, и самый конструктивный этап организационного и духовного формирования коммунизма. Люди, оставшиеся в живых после почти невероятных испытаний для человеческой выносливости, были поколением революционеров-основателей, которые всегда будут памятны своим товарищам и народным массам как «ветераны Великого похода». Эта разница в статусе неизменно оставляла Цзян Цин в невыгодном положении и побудила её — в другой момент в ходе наших бесед — подробно остановиться на последующем этапе Освободительной войны, в котором и она принимала участие.
Масштабы самого Великого похода общеизвестны, но о масштабах сопровождавших его человеческих бедствий в исторических архивах упоминается лишь мельком. Поход начался осенью 1934 года с отступлением Красной армии после общего поражения, понесённого ею в результате пяти кампаний по окружению, осуществлявшихся гоминьданом с декабря 1930 по октябрь 1934 года против Центральных советских районов на Юго-Востоке. После сверхдальнего марша на дистанцию более 6 тысяч миль (причём западная часть маршрута петляла через Сычуань и Юньнань) в живых остались всего около 20 тысяч солдат — менее 30 процентов первоначального числа участников похода. Поход завершился у местечка Цзичжэнь в Северной Шэньси в атмосфере головокружительного упоения одержанной победой. Затем основное ядро партии перебралось примерно на 180 миль к северу, в Баоань, разрушенный пограничный город в бесплодной гористой местности, который знаменит тем, что служил прибежищем для бандитов, свергших династию Мин в середине ⅩⅦ века.
113
Примерно 20 августа 1937 года около 20 членов ЦК собрались в Лочуани для разработки политического курса в связи с нараставшим кризисом в войне с Японией. Некоторые заседания проходили в расширенном составе, включая членов Политбюро, руководителей различных отделов ЦК, ведущих военных и политических деятелей, в том числе Пэн Дэхуая, Хэ Луна и Линь Бяо. Возникли неотвратимые разногласия между Мао, Чжан Вэньтянем (бывшим тогда секретарём ЦК) и их сторонниками в одном лагере и Чжан Готао (которого впоследствии, в апреле 1938 года, изгнали из Яньани) — в другом. Мао охарактеризовал свои споры с Чжан Готао как одно из проявлений «борьбы между двумя линиями». Мао считал Чжана ответственным за стратегические ошибки, допущенные во время Великого похода, за нарушение партийной дисциплины и за подрыв его авторитета в Северо-Западном Китае; Чжан со своей стороны расходился с Мао в политических воззрениях и осуждал его также за высокомерие и стремление к господству.
На совещании в Лочуани (как указывал впоследствии, уже в эмиграции, Чжан Готао) были разработаны планы подготовки антияпонской Военно-политической академией (известной как «Канда») политических и военных кадров, тогда как Партийная школа должна была заниматься исключительно подготовкой партийных работников. Ещё один институт, Народную школу Северной Шэньси, намечалось создать для подготовки технических специалистов в области финансов, экономики, образования и здравоохранения (
Не удивительно, что Эдгар Сноу в своей позиции по вопросу о предыстории Лочуаньского совещания больше склоняется на сторону Мао в его споре с Чжан Готао. Он пишет, что после сианьского инцидента в декабре 1936 года, завершившегося арестом Чан Кайши, Мао перевёл свою штаб-квартиру из Баоани в Яньань. Там в январе 1937 года, в решающий момент идеологической консолидации, он стал председателем ректората «Канда». В этом качестве он написал три статьи: «Относительно практики», «Относительно противоречия» (1937) и «О затяжной войне» (1938), прочитанные им вначале в «Канда» как публичные лекции, на которых присутствовали члены ЦК.
По имеющимся данным, продолжал Сноу, на Лочуаньском совещании в 1937 году утвердилось руководящее положение Мао как Председателя Китайской Советской Республики. Чжан Готао осудили за «правый уклон» и заставили признать свои ошибки. Сделал он это поверхностно. В следующем году он бежал из «красных районов» к врагу — в лагерь Чан Кайши (
В докладе Мао «О нынешнем положении и задачах партии», одобренном Политбюро ЦК в Лочуани 25 августа 1937 года, ставится вопрос о войне сопротивления в риторическом стиле Мао: кто должен возглавить единый фронт в войне с Японией — гоминьдан и «буржуазия» или КПК и «пролетариат»? (СУ, т. 2).
114
22 сентября 1937 года коммунисты, действуя в духе единого Фронта, договорились с националистами изменить название их базы в Северной Шэньси на «Шэньганьнинский пограничный район» (наименование, обозначавшее три провинции, частично освобождённые к тому времени коммунистами). Среди других уступок коммунисты согласились прекратить конфискацию земли, установить демократический образ правления посредством введения всеобщего избирательного права и изменить название Красной армии на Народно-революционную армию. События показали, что эти изменения в основном остались на бумаге.