Большинство оставшихся в живых участников Великого похода составляли воинскую элиту, согласно мнению которой устанавливались нормы поведения и вводились правовые новшества в освобождённых районах. В старое время они женились по усмотрению родителей, теперь же в прогрессивных яньаньских кругах, где родительский авторитет и конфуцианское благочестие были преданы анафеме, в брак следовало вступать по собственной воле (не в соответствии с интересами партии и, безусловно, не с представителями эксплуататорских классов). Будучи революционными идеалистами, они с презрением относились к показной романтике, явному адюльтеру и потворству своим желаниям в любой форме. Их пуританское высокомерие во имя революции ещё больше усугублялось культурной отсталостью Северо-Запада. Здесь, как и повсюду в Китае, развод был фактически прерогативой мужа. Случался он редко и был унизителен для отвергнутой жены. От необходимости соблюдать такие нормы поведения не освобождались и лидеры, включая самого Председателя.
Резко противоречило укоренившимся крестьянским нормам и независимое общественное поведение ватаг городских студентов, артистов и интеллигентов, которые по пятам следовали за армиями, двигавшимися в Яньань. Эти мужчины и женщины были наследниками зачинателей движения за освобождение женщин, которое охватило образованную молодёжь в эпоху «движения 4 мая», породив безрассудные богемные настроения в мире современного искусства Китая. Пренебрегая всеми брачными обрядами, как местными, так к западными, пары заключали между собой контракты по собственному усмотрению или вообще обходились без них, показывая этим свою принадлежность к авангарду. Случалось также, что мужчина и женщина из культурных «верхних слоёв», когда жили вместе, соблюдали известные современные условности. Сплетни о непостоянстве личной жизни кинозвёзд распространялись из приморских городов в центральные районы и передавались за границу.
Они коснулись и Председателя Мао. Внешне дело выглядело так, что он порвал со своей женой, Хэ Цзычжэнь, ветераном Великого похода и матерью его детей, и связался с шанхайской беженкой-кинозвездой. Поэтому ей пришлось преодолевать не только скептицизм, с которым революционные вожди относились к политической биографии, скрывавшейся за блестящим обликом Лань Пин, но и инстинктивный страх и презрение крестьян к девушкам из больших городов с их общеизвестной свободной жизнью и свободной любовью.
Давние кривотолки, порождённые связью Цзян Цин с Мао, смазывают историческую картину. Никто из тех, кто знал её или Мао лично, не осмеливался обсуждать различные слухи, появлявшиеся в печати. А возможно, и объяснять здесь было нечего? Кто, например, распустил слухи о направленном против этого брака решении ЦК, согласно которому, если товарищи Мао по руководству партией и разрешат ему жениться на этой ветреной актрисе, то она должна ограничиться семейной жизнью и не вмешиваться в государственные дела в течение 20 лет или даже до конца своих дней? Для некоторых наблюдателей то обстоятельство, что она стала зачинщицей культурной революции через 20 с небольшим лет после своего бракосочетания с Мао, послужило подтверждением этих слухов.
Такие вопросы я задала Чжан Ин лично, а она, как я и ожидала, передала их Цзян Цин, которая по-своему ответила на них в конце следующего вечера, когда с волнением стала вспоминать о том, как ещё долго после отъезда из Шанхая ей не удавалось избавиться от мысли о личных врагах, которых она нажила там, ибо многие из них снова всплыли на поверхность в Яньани. Прибегая к любым мерам, вплоть до обработки общественного мнения на Северо-Западе, они давали ей понять, что, если она откажется пойти навстречу их предложениям (которые она не изложила здесь, хотя они, вероятно, включали и требования об её участии в политически компрометировавших её фильмах), они её убьют[124].
124
Поскольку её манера речи не была ни традиционно гиперболической, ни грубой, создается жутковатое впечатление о характере товарищеских отношений между шанхайскими коммунистами.