Надеясь на правосудие в Яньани, она изложила историю этих преследований высшим представителям руководства, членам Политбюро, чтобы у них сложилось ясное мнение о её прошлом. Затем, когда она стала женой Председателя (признанной в качестве таковой в конце 1938 года)[125], но всё ещё оставалась отстранённой от работы, которой хотела заниматься, она опасалась, что неправильные представления о её личной истории всё ещё не изжиты. Поскольку защитить её было некому (не исключая, видимо, даже Мао), она снова специально выступила перед партийной организацией только для того, чтобы убедить этих объективных на вид людей, какое тяжёлое положение у неё было в Шанхае.
— Ваша история была нам ясна,— ответили они.
Они хотели успокоить её этими словами, но слов было недостаточно. Приведя в пример Чжан Гэна, директора театра и руководителя подпольной шанхайской партийной организации (и её отвергнутого поклонника), она спросила: «Почему он называл меня троцкисткой, заставив других думать, что так оно и было?»
— Чжан Гэн не имел этого в виду,— ответили они уклончиво.
Сказали они это, рассуждала Цзян Цин, только потому, что их прикрывал Чжоу Ян[126]. Они утверждали, что Чжан Гэн и другие «ещё не знали её», но это было глупо, поскольку фактически Чжан Гэн знал её достаточно хорошо. Лишь прожив какое-то время в Яньани, она, по её словам, полностью осознала, что Чжан Гэн и его компания фактически были «специальными агентами врага» (вероятно, гоминьдана, но невольно возникает вопрос, почему вражеские агенты не были разоблачены в лагере Красной армии). Продолжая свою мысль, она подчеркнула, что никогда не забудет, какой трудной они сделали её жизнь в Шанхае. Даже когда она стала женой Председателя и могла устранить их, она воздержалась от этого. Возьмите, например, Чжан Гэна, сказала она. В Яньани ему разрешили работать руководителем отделения театра в Академии имени Лу Синя; этого назначения она могла не допустить, ибо оно вряд ли отвечало её собственным интересам. А затем, после Освобождения, он был назначен директором Исследовательского института драмы.
Постоянные льстивые заверения парторганизации не могли рассеять её подозрений в том, что кое-кто из нынешних руководителей настроен против неё и повинен в возникшей вокруг неё атмосфере изоляции, как и в том, что массам не разрешают узнать её ближе. Больше всего в мире она, по её словам, хотела, чтобы массы знали, кем она была в действительности, и одобрительно отнеслись к её присутствию на их территории.
С этой целью она снова отправилась в штаб-квартиру парторганизации и представила дополнительные подробности о политической обстановке в шанхайском подпольном партийном аппарате и о том, каким преследованиям она подвергалась. Вглядываясь в бесстрастные лица окружавших, она решительно объявила, что пользуется случаем, чтобы раз и навсегда внести ясность в вопрос о том, насколько постоянной была её партийная принадлежность. Со своей позиции жены Председателя она хотела дать им понять, что не станет мстить людям, которые в своё время противодействовали ей и даже теперь ещё втайне питали к ней неприязнь. Они, считала Цзян Цин, должны были понять, что она готова действовать в их интересах. Пусть только признают свою вину, и она их простит. Она ждала. Но ни один из них не покаялся.
Она повторила, что, как она считает, в её злоключениях в Шанхае повинны Чжоу Ян, Тянь Хань, Ян Ханьшэн, Чжан Гэн и другие члены Лиги левых театральных деятелей.
Многие годы впоследствии она подозревала, что Чжоу Ян, который с середины 30‑х годов почти единолично контролировал в партии вопросы культуры, нёс основную ответственность за её оторванность от партии в Шанхае, за распространявшиеся о ней неблагоприятные слухи, а в дальнейшем и за её изолированность от масс в Яньани. Но пока у неё не было уверенности, она хранила молчание. И только захватив в свои руки инициативу накануне культурной революции, она набралась наконец смелости отправиться к Чжоу Яну и прямо спросить его:
— Знали ли вы, что я была тогда в Шанхае и чего я добивалась?
— Знал,— ответил он осторожно.
— Я пыталась установить контакт с коммунистической партией.
Он опустил голову, сообщила она тихим, размеренным голосом.
Ⅳ
Взбудораженная, Цзян Цин встала, поманила меня за собой и дала знак своему телохранителю пройти впереди нас через высокие двери, за которыми открывалась непроглядно-чёрная ночь. Сяо Цзяо, явно изумлённый, вытащил свой карманный фонарик и ринулся вперёд, как бы провалившись во влажный ночной воздух и слабый лунный свет.
125
Оформлением этого союза (несомненно, заключённого без всяких церемоний), скорее всего, было лишь то, что Председатель просто сообщил о последней перемене в его семейной жизни своим коллегам в ЦК. Цзян Цин предпочла не обсуждать вопроса о дате или об официальном оформлении своего брака.
126
Который, занимая влиятельный пост в Яньани, возможно, не хотел, чтобы члены Политбюро подчёркивали поддержку им в Шанхае в прошлом, под эгидой Ван Мина, линии национальной обороны в литературе и искусстве.