Однажды, когда Надежда Федоровна писала очередной ответ сестре мужа, Федор Михайлович, тяжело вздохнув, сказал:
— Подумай, хотя бы словом обмолвилась о том, как тяжело ей… Ни единой жалобы на продовольственные трудности и лишения… Вот это Харитоновы!
— Но, Федя, — неуверенно заговорила Надежда Федоровна, — может быть, как раз поэтому и следует что-либо послать ей: ведь у нее дети, у тебя тут огромные трофейные склады, ты же не у своих солдат отнимешь!
— Надюша, это не мои трофеи, — строго сказал Харитонов. — Их должны принять и учесть работники Главного управления тыла… Все это будет вывезено для госпиталей и детских домов!
Харитонов еще был весь под впечатлением этого разговора, когда ему сообщили, что подготовленный им захват нескольких плацдармов на том берегу Северного Донца прошел успешно.
В тот же день в наградной отдел штаба армии прибыл для него орден Кутузова 1 степени.
Хотя вручение ордена произошло в рабочей обстановке, событие это не могло не радовать его.
Вечер он провел с женой. Глядя на ее счастливое лицо, он думал:
"Она по-своему, по-женски любит меня! Быть может, за другим она была бы более счастлива. Вот уже ей сорок четыре. Уже седые волосы пробиваются. Нет тех длинных кос, которые я дергал в школе. Не так ли я на протяжении двадцати с лишним лет одергивал ее подчас во многих ее желаниях только потому, что целью своей жизни сделал нечто большее, чем любовь к женщине? Она для меня только часть того огромного мира, 'которым переполнена душа. Да, трудный ей достался муж, хотя и горячо любящий ее.
Ведь как жили? Сказать по правде, бивачная жизнь была! И вот смотри, воркует, весела. Как мне приятен ее голос, как хорошо, что она приехала, не осталась там, а предпочла эту полную неудобств и опасностей жизнь со мной!"
И волна безотчетной нежности и любви к ней хлынула ему в душу.
После памятного разговора с мужем об адъютанте отношение Надежды Федоровны к Шпаго переменилось.
Надежда Федоровна, видя, как непосредственно, по-молодому разговаривает Федор Михайлович с военной молодежью, и сама выслушивая то и дело полувосторженные отзывы о нем связисток, думала:
"Ну как же им не восхищаться Федей? Разве он стар? Это я старею, а он молод. Только очень издерганы его нервы. Он болен!
Он очень болен!" — повторяла она, внимательно-тревожно наблюдая за ним.
Федор Михайлович метался ночью в постели, ему не хватало воздуха.
Однажды, когда Надежда Федоровна сидела за столом и, по обыкновению, читала книгу, Федор Михайлович, прилегший на диван после обеда, вдруг неожиданно вскочил и, подбежав к двери, ухватился обеими руками за косяк. Весь в поту, он запрокинул головой начал глотать воздух. Надя, бросив книгу, кинулась к нему.
"Федюша! — проговорила она, стараясь быть как можно спокойней и рассудительней, — Ну что это? Ну посмотри, до чего ты довел себя! Поди ляг!
Она сделала движение помочь ему дойти до дивана, но он отстранил ее.
— Господи, какой непослушный! — рассердилась она. И, подойдя к телефону, вызвала врача.
Когда она положила трубку, Харитонов неожиданно вернулся к своему обычному состоянию и, виновато улыбаясь, присел
Надежда Федоровна с тревогой на него глядела.
— Да что ж это с тобой было? Я уже давно замечаю, но не хотела огорчать тебя… — начала она.
Понимаешь, воздуху не хватает, никак не надышусь, а потом отпускает. ^ Вот и теперь, толыко посильнее, чем всегда… Да это пустяки… Нервы… Понимаешь… Я ведь не рассказываю тебе о том что тут у нас происходит, а ведь супостат не унимается и, несмотря на Большие потери от нашего огня, стремится вытеснить нас с того берега.
Ну, так на то и война, Федя! Ты что же думаешь, что он так и будет все делать, как тебе хочется?.. Он на то и супостат, чтобы все делать наперекор тебе!.. Ты будешь расстраиваться. А он будет только рад этому…
Послышался стук в дверь, и в комнату вошли армейский терапевт и начсанарм. Они начали расспрашивать Федора Михайловича о том, что с ним было. Он отмалчивался. Но Надежда Федоровна подробно описала все, что видела.
Врачи переглянулись. Начсанарм сказал:
— Через двенадцать часов это повторится, и так будет повторяться несколько дней. Нужен полный покой и уколы.
Харитонов отказался от лекарств, так как он чувствовал себя теперь лучше. Врачи удалились. Ровно через двенадцать часов приступ повторился. Но этого момента ждал терапевт, и, когда Харитонов вскочил и бросился к двери, заглатывая воздух, вошел ерач. С помощью Надежды Федоровны он подвел командующего к кровати и сделал укол. Харитонов почувствовал себя лучше.
С этого момента он уже не поднимался с кровати. Надежда Федоровна за ним ухаживала, уговаривая принимать пищу и лекарства. Она прибегала ко всяким уловкам, действуя то нежностью, то строгостью. И он покорялся ей.
Он требовал, чтобы к нему являлись подчиненные и докладывали обстановку. После беседы с ними он чувствовал себя лучше.
Надежда Федоровна уже знала, что болезнь его пройдет не скоро.
Однажды Надежда Федоровна, услышав звонок, пошла отворять и увидела незнакомого ей генерала. Федор Михайлович спал.
Генерал представился. Это был вновь назначенный командующий армией. Он хотел навестить Харитонова и поговорить с ним.
— Ни в коем случае! — вспыхнула Надежда Федоровна. — Он ничего не должен знать об этом. Вы убьете его своим известием!
Командующий армией, согласившись с Надеждой Федоровной, ушел.
Так прошло несколько дней, в течение которых все делали вид, что Харитонов продолжает управлять армией, хотя ею уже командовал другой.
Утро Харитонова начиналось с беседы с адъютантом, затем являлись офицеры штаба.
9 мая Надежду Федоровну за завтраком в столовой Военного совета познакомили с только что прилетевшими из Москвы начальником санитарной службы Советской Армии и выдающимся специалистом по сердечным болезням. Они ей сообщили, что прибыли в особом санитарном самолете, очень удобном для эвакуации Федора Михайловича в Москву, и просили ее убедить мужа дать согласие на отъезд.
Надежда Федоровна прошла к мужу и завела разговор о том, как было бы хорошо, если бы он находился на излечении в Москве.
— Ну разве можно сравнить здешнее лечение с тамошним! — тоном, не допускающим возражения, проговорила она. — И ты бы скорее выздоровел и принялся за работу… Но как это сделать?
Позвонить разве в Ставку?
— Да что ты! — рассердился он. — Сама не понимаешь, что говоришь… Я же командую армией… Не ранен… Ну, приболел… это пройдет… Ты думаешь, что все командармы здоровяки? Возьмем Днепропетровск, так и следа от этой хворобы не останется!
— Однако, Федя, — упорствовала она, — если бы тебе Верховное Командование приказало… ты разве ослушался бы?
— Ну вот еще выдумала!.. Чудная ты, Надя!
— Чудная? А вот прислали за тобой… из Москвы!
— Ты не в своем уме!..
— Нет, я пока что в своем уме. Хочешь, докажу?
И она быстро вышла из комнаты.
Спустя несколько минут она вернулась в сопровождении двух генералов медицинской службы. Они назвали себя и подтвердили слова Нади. Харитонов сначала даже как-то опешил, сконфузился, точно он в чем-то провинился, точно не мог взять в толк несоответствие между его болезнью и тем, что здесь происходит. "Ктото уже раззвонил", — с досадой подумал он и рассердился на звонаря.
Он не предполагал, что человек, которого он мысленно назвал звонарем, был Шпаго. Уж кто-кто, а Шпаго более других знал, как серьезна болезнь Харитонова. Врачи не говорили об этом Надежде Федоровне, чтобы не расстраивать ее. Шпаго, держась с нею и с Федором Махайловичем так, как если бы болезнь эта была самая пустяковая, сообщил командующему фронтом о серьезной болезни командарма.
В тот же день Харитонов был эвакуирован в Москву и помещен а отдельную палату Центрального военного госпиталя. Жена и Шпаго сопровождали его.
Как ни настаивала Надежда Федоровна, чтобы ей было разрешено оставаться у мужа сверх отведенного ей часа, как ни уверяла, что только при ней он будет послушно выполнять все назначения врача, начальник госпиталя решительно воспротивился этой просьбе.