Место вне времени и пространства.
Над светлыми вершинами горы Мунку-Сардык вставало солнце нового мира. Правда, на взгляд Божественной бабушки Манзан-Гурмэ он вроде и оставался старым, но Эсэге-Малан повелел так считать, и она не стала спорить с мужем. Зачем сомневаться в мудрости властителя небес? Есть более достойные пожилой и уважаемой женщины занятия. Такие, например, как чтение серебряной книги, в которой явлены судьбы всех её подданных. А их, спасибо другу Николе-бурхану, советской власти, девяноста девяти тенгриям и лично товарищу Сталину, с каждым годом становилось всё больше и больше. Бабушка любила в свободную минуту просто полистать книгу, наблюдая за деяниями героев. Иные были настолько хороши, что порой Манзан-Гурмэ не выдерживала и чуточку помогала своим любимцам. Совсем чуть-чуть, не больше пары строчек... А то обидно бывает, когда хорошему человеку на роду написано погибнуть в цвете лет. Жалко. И потом, как однажды сказал при встрече Александр Христофорович Бенкендорф (большой начальник, однако, сидящий на белой кошме у подножия трона Русского Бога): - "Не стоит ждать милостей от природы. Пролетарское чутьё - вот важнейшее из искусств". Ну как не помочь вон тому воину, едущему на своём танке по извилистой лесной дороге? Как бросить его на чужбине? Немного путь сократить, усталость убрать, добавить соляры в баки... Он давно уже бабушке приглянулся - ладный, храбрый, пригожий. И мысли хорошие, добрые. О доме, о любви... "Однако, хорошо!" - думал Бадма, сидя на башне и свесив ноги в открытый люк. - "Главного бандита прибили, фуражку отдам - два ордена получу. Отпуск дадут - домой поеду. Не насовсем, ненадолго, только жениться. Уж за героя-то Очир Дармаич свою Сэсэгму точно отдаст". На странице серебряной книги появился образ стройной черноокой девушки в синем дыгыле, едущей на коне, а сам Бадма вспомнил робкие поцелуи в тальнике над рекой, вкус свежей курунги... Однако, совсем хорошо стало! Манзан-Гурмэ осторожно смахнула слезу умиления - какой молодец, всё о любви да о любви, за столько времени ни разу о водке не вспомнил. Таких людей Божественная бабушка уважала. - Ахтунг! - донеслось с неба. После крика на раскрытую книгу упало что-то липкое и вонючее. - Их бин шайзештурмфогель! - Cука ты долбанная! - от огорчения супруга властителя небес забыла родной язык. - Чтоб тебя в полёте раскорячило и об землю шлёпнуло, дристуна крылатого! Испортятся же записи! - Их бин шайзештурмфогель! - повторился вопль, и на страницу легла чёрная тень нетопыриного крыла. А под гусеницей танка вдруг рванул неизвестно кем и когда установленный фугас, от которого сдетонировал боекомплект. И тишина...
Очнулся Бадма на охапке свежескошенной травы посреди широкого поля. Слева от него были горы, высокие, упирающиеся в небо белыми вершинами, справа - пологие холмы, покрытые лесом. Под ближайшим холмиком стоял верный танк - обгорелый, без башни, с оторванной правой гусеницей. Вокруг суетились восемьдесят восемь механиков, все до единого в белых комбинезонах, с алмазными гаечными ключами и золотыми маслёнками. Рядом два здоровенных мужика с большими крыльями за спиной грузили в санитарные машины остальных членов экипажа. - Куда вы их тащите? - Бадма считал себя ответственным за боевых товарищей и был настроен решительно. - Ясен пень, в рай, - охотно откликнулся один из мужиков. - А это что? - То же самое, но с национальным колоритом. Да ты не бойся, командир, ещё увидишься с друзьями. По одному ведомству проходите, хоть и подразделения разные. - Тогда вот этого не трогайте, он буддист. Словоохотливый ангел сверился с бумагами: - Странно... У меня написано - бывший католик. - Не-е-е, он даже в позе лотоса сидеть умеет. - Точно? - Что я, врать буду? - Бадма вспомнил скрюченные от сидения в холодной воде ноги Мосьцицкого и понял, что не кривит душой. - Сам видел. - Ладно, забирай, - согласился ангел. - Опять что-то в отделе кадров напортачили. Вот здесь распишись. После того как была поставлена затейливая закорючка и четыре кляксы, Адам открыл глаза. - Где я? - но, увидев инструмент в руках механиков, сам себе и ответил: - В раю... Послышался стук копыт, и прямо из воздуха возник всадник на соловом коне. Слева у луки седла висел круглый щит, за спиной виднелся саадак с луком и стрелами, а в правой руке он сжимал кривую саблю. Почему-то с Анненской "клюквой". Бадма сразу узнал его, хотя и ни разу не видел. Ничего удивительного - мало кто может похвастаться личным знакомством с совестью, но, почувствовав однажды её угрызения, каждый определит - она. - Здравствуй, защитник Шаргай-нойон! - Здравствуй и ты, воин. Пойдём, я провожу тебя в рай, ибо по делам и награда! - А здесь? - И здесь тоже он. Но Небесный Полигон не для людей, а для их верных коней, с честью погибших, но не предавших. Пойдём, воин. - Постой, Шаргай-нойон, мой боевой товарищ... - Оставь. Посмотри на него. Неужели ты не видишь - он счастлив. Он нашёл свой рай и в другом месте будет страдать. Пойдём, воин. - Эх, пошли, однако! - Бадма присел, чтобы перемотать портянки перед дальней дорогой, но тут же вскочил и вытащил из-под обгоревшего комбинезона фуражку. - Я не могу, защитник Шаргай-нойон. Я не выполнил приказ и моё место не там, понимаешь? - Хаишта, Бадма-мэргэн! И не печалься, ибо смерть твоя была достойной. - Но дело несделанным... Всадник нахмурился, собирая морщины на лбу. - Да, долг превыше всего, - и громко свистнул. Рядом с ним всё так же из воздуха появился ещё один конь - огромный чёрный иноходец под серебряным седлом. - Садись, поехали к начальству, пусть оно решает, однако.
Небесный дворец поражал красотой и великолепием. Огромная золотая юрта, серебряная коновязь - воплощение мечты кочевника. Только стенд со свежими газетами немного выбивался из общей картины, но не портил её. На перекладине коновязи сидел орёл Ехэ-шубуун, негромко матерясь на всех известные ему языках, и чистил клюв и когти. - Чего это он? - спросил Бадма у своего провожатого. - Разве можно ругаться в таком месте? - Мне можно, - ответил орёл. - Проходи, не задерживай. Не создавайте очередь, товарищ. - Действительно... Если птица говорить умеет, то не стихи же ему рассказывать. Быстро научился? - Ты к Владыке пришёл или в стол справок? - недовольно проворчал Ехэ. - Надо было, и заговорил. - У нас в батальоне старшина один есть. Вот это специалист - за два часа даже эстонца обучить русскому языку может. - Так быстро? - Шаргай-нойон не был специалистом по европейским видам мелкой нечисти, но кое-какие слухи доходили и до него. - Трибунал, однако, больше времени не давал. - Молодец. Хорошие у тебя друзья, Бадма-мэрген. - Кто, эстонцы? - Нет, я про Трибунал-хана, - Шаргай спешился и показал саблей на открытую дверь. - Заходи, там решат твою судьбу. Владыка неба патриарх Эсэге-Малан сидел на золотом троне и занимался разбором очередной свары между пятьюдесятью пятью добрыми и сорока четырьмя злыми тенгриями. По уму, конечно, такие вопросы должен решать Гэсэр, но после мерзкого пасквиля, написанного в городе Лукоянове, он отказывался спускаться на землю. Гордый, понимаешь. А видеоконференции же не признавал принципиально. Появлению Шаргай-нойона и Бадмы патриарх даже обрадовался и прикрыл газетой лежащий на столе ноутбук. Работа подождёт, всё равно то и дело зависает, и пока подойдёт обещанный Николой-бурханом специалист по антишутхэрам, можно спокойно поговорить с достойными людьми. - Сайн байна, воины! Присаживайтесь к столу, отведайте угощение, выпейте священного напитка, - в голосе Эсэге-Малана вдруг послышалось сомнение. - Или сразу по коньячку? - Я на службе, Великий, - осторожно напомнил Бадма. - А я? - внезапно разозлился небесный патриарх. - Работаю днём и ночью, глаз не смыкаю... А дел всё больше и больше. Вот скажи, какому му..., хм... мужественному человеку пришло в голову присоединить к Бурятии ещё и Монголию? - Так не всю, товарищу Чойбалсану выделено место для проведения Великих Хуралов... - Ага, под Пекином. И что, мне от этого легче стало? - Да, но... - Ладно, забыли, - отмахнулся Владыка Неба. Сзади него появился невысокий стол. - Присаживайтесь, это приказ. Бадма дисциплину понимал, поэтому не стал спорить. А перекусить и вправду не мешало: после боя у немецкой речки с труднопроизносимым названием было просто некогда. Съеденные же по дороге бутерброды с колбасой из сухого пайка в счёт не шли. Им не сравниться со здешним угощением - позы, истекающие соком, конский урбян, варёное мясо, чаши с молоком и архи... - Ну, за знакомство! - когда гости чуть перекусили и выпили чашу гостеприимства, Эсэге-Малан первым поднял стакан. - Начнём с главного. - Разве коньяк главное в нашей жизни? - Бадме случалось раньше мешать пятизвездочный "Арарат" с молочной водкой, а потому представлял завтрашнюю медленную смерть. - Может, без него? - Причём тут коньяк, воин? О нём ли разговор? Я о жизни вообще, - пояснил патриарх. - Как вы там, в Нижнем Мире? Тучны ли стада, хороши ли овцы и кони? Не идёт ли царь Салтан бусурманить христиан? - Что? - Ой, извини, перепутал. Вчера с поэтами... Не обращай внимания. Бадма и не обращал. Он понимал, что русский Бог на вероисповедание не смотрит, и будь ты хоть трижды Владыкой Неба - припашет работать на благо Родины. И не только христиан, а и чукчей начнёшь защищать от неведомого царя Салтана. - Овцы и кони сыты, коровы дают белую пищу по доброте твоей и твоих детей, о Великий, - неторопливо, как предписывали обычаи, ответил Бадма и добавил: - Воины храбры, броня крепка и танки наши быстры. - Крепка, говоришь? - Эсэге-Малан с сомнением посмотрел на прожжённый комбинезон танкиста. - Правду он говорит, старый, - голос вошедшей в юрту бабушки Манзан-Гурмэ отвлёк патриарха от дальнейших вопросов. - Злые духи сгубили экипаж машины боевой. - Из наших кто? Убью ханзохынов! - Не ругайся, людей бы постыдился. И пьёшь с утра. - У нас всегда утро. - Тем более. А воина обратно отправь, ему только через семьдесят лет мало-мало помирать. Угробил немецка шулмус хорошего человека, нохоой. Возвращай немедленно на землю, пусть живёт. - Погоди, жена, не торопись. У меня же отчётность. - А у него приказ. Забыл, что Яса говорит? А Николе-бурхану сообщишь об ошибке. - Ага, и опять, как в прошлом году, переходящее Красное Знамя не получим. Кимереть по шести показателям впереди идёт. - Нечистого духа, которому Гудериан душу продал, предъявишь. Его Ехэ-шубуун поймал. И съел. - Так чего тогда предъявлять? - Так не сегодня же? А завтра будет. Тот же самый хуухэ шубуун шаазгай, только сильно бывший в употреблении, однако. У Николы микроскоп есть? - У Николы всё есть, - кивнул Эсэге-Малан. - Шаргай, пусть Великий Орёл отнесёт воина обратно. - И танк, - попросил повеселевший Бадма. - Танк нельзя, он на профилактике. Завтра переправим. - А мехвода моего? - Может, тебе ещё взвод добрых тенгриев? И не торгуйся с Владыкой небес! Божественная Бабушка наклонилась и что-то прошептала мужу на ухо. - Ладно, тоже завтра. Только учти - инструмент ему не отдадим, пусть своим обходится. Бадма вспомнил командира ремонтного батальона старшего лейтенанта Рабиновича, с благоговейным ужасом отзывавшегося о предусмотрительной запасливости Адама Мосьцицкого, и улыбнулся: - Хорошо, о Великий. - Вот и договорились. Ехэ-шубуун! - раздался хищный клёкот, и в распахнутую дверь золотой юрты просунулась громадная голова Великого Орла. - Отнеси его обратно. И осторожнее, по дороге не помни. Прощай, воин, мы ещё обязательно встретимся. Только сам сюда не торопись. - А танк? - напомнил Бадма. - У меня приказ. - Да, - поддержал Шаргай-нойон, - без боевого коня никак. - Эсэге-Малан посмотрел на орла: - Ехэ, поможешь? А я тебе разрешу в Нижнем Мире на китайские самолёты охотиться. Что? Договорились, и на английские тоже. Ну всё, летите. Хотя постой, Шаргай что-то хочет сказать. Нойон отцепил от пояса и отдал Бадме кожаную флягу. - Держи, пригодиться. - Это та самая вода? - Она, - улыбнулся небесный воин. - Раны заживляет, усталость снимет, и для мужской силы самое оно. А теперь иди, товарищ генерал. - Я старший сержант. - Иди-иди... И не спорь с теми, кто видит будущее.