Концепция сверхлюдей меня вообще очень сильно напрягала. Это было ненормально, и непонятно, как вообще жить в мире, где могут существовать всякие Халки, Супермены и Мистики. Но пока свои возмущения я засунул куда подальше. Сперва сбор информации, потом оценка, выводы, планы, и лишь после всего этого — эмоции.
Дом 243 по улице Тургенева оказался небольшой коробкой на два этажа, утопающей в зелени. Причем, второй этаж был мансардным. Здесь, стало быть я и живу теперь. С мамой. Остановившись перед выкрашенным зеленой краской калиткой, я прикинул линию поведения.
Значит, сначала дергаем ручку. Ага, не заперто. Что-то такое я и предполагал. В стране, где так вольно дышит человек, не было такой привычки — ворота запирать. Соседи же могли прийти, соли там попросить или еще чего. Это потом уже, в новой России моего мира, завели обычай запираться на все замки. Потому что капитализм, а при нем, как известно, человек человеку — волк.
Проходим через небольшой дворик. Даже крохотный — вся площадка перед домом максимум шесть квадратных метров. Плюс еще отступы по метру от забора с соседями, и, наверное, маленький огородик-сад за домом. У крыльца росла яблоня, уже завязавшая плоды. Юг, что б его так. Большая часть страны яблоки видит только на полках магазинов, а тут — у дома.
Входная в дом тоже не заперта. Хорошо. Стучать в дверь своего дома — это неправильно. Это вопросы, на которые придется отвечать, скорее всего, врать. А я бы не хотел без особой необходимости врать. Хотя, все равно придется.
Узкий коридор, вешалка, зеркало, тапочки. Большого размера — это мои, вероятно. Сую в них ноги — да. Из глубины дома женский голос.
— Кто там? Витя, ты?
И тут меня накрывает. Мамин голос. Я знаю, что это мать Виктора, не моя. Та женщина, что родила меня на свет, уже давно умерла. Но голос… Он совершенно не похож на тот, что я помню. У моей мамы был сильный, грудной, хорошо поставленный. Она чудесно пела — в памяти до сих пор хранятся фрагменты из детства, где она затягивает песню во время застолья.
Этот… Он слабее, такой интеллигентный, что ли. За ним угадывается образ учителя русского языка и литературы, из тех что не просто ведут свои предметы, но и искренне любят их. Таким голосом прекрасно читаются стихи Пушкина, Есенина, он легко переходит на воодушевляющий пафос.
Незнакомый, и все же — родной. Не знаю, как это возможно, может память тела Виктора отзывается, но, когда я его услышал первый раз, как-то сразу принял — не понял, а именно принял — мама.
— Да, это я, мам. — на автомате ответил я.
— Я на кухне.
Из коридора три пути. Направо, там виднеется зал. Наверх по лестнице — на мансардный этаж. И налево, откуда донесся голос. Кухня там.
— Привет.
Стараюсь говорить и выглядеть так, чтобы все вокруг понимали — я испытываю чувство вины. Не ночевал дома, приперся в непонятно каком виде, волосы эти еще синие.
Мама возилась с тестом. Обернулась, когда я вошел, и я смог ее рассмотреть. Маленькая, хрупкая даже женщина, лет сорока пяти, плюс-минус. Виктор, видимо, в отца — рост под метр восемьдесят.
Красивая женщина. Это я с позиции человека, разменявшим седьмой десяток говорю. В прошлой жизни я бы ее даже посчитал молоденькой — с высоты своего тогдашнего возраста, конечно. А тут — мама. И мне двадцать. Это постоянно лупит по психике. Не сильно, вроде уже привыкать начал.
Волосы она убрала под платок — с тестом же работает. Черты лица правильные, тонкие. На подбородке едва заметная ниточка старого шрама. Карие глаза обеспокоено осматривают меня с ног до головы.
— Ты не устал еще гулять? — произнесла она устало.
Слово «гулять» явно означает загулы двадцатилетнего лба, а не то, что мальчик куда-то ходил. Еще в ее голосе слышится пепел прошлых скандалов, на которые уже не осталось сил. И такая эмоция, которая из меня чуть слезу не выдавила — тряпкой бы перетянуть тебя по мордасам, оболтус! Только не поможет, малыш уже на полторы головы выше.
— Я закончил. — ответил я. — Серьезно, мам. Совсем закончил. Никаких гулянок и пьянок больше. И с товарищами своими я порвал.
Женщина тут же сделала парадоксальный, но абсолютно логичный в материнской логике вывод.
— У тебя все хорошо? — спросила. И подалась вперед, инстинктивно желая обнять.
Я широко улыбнулся. Сам сделал шаг ей навстречу, обнял.
— Все хорошо, мама. Теперь все хорошо.