А Тамара, вероятно, думает: «Если бы был настоящий мужчина, он вызвал бы машину с зеркальными стеклами, дорогой весело болтал».
А ведь до революции он получал восемнадцать тысяч в месяц… Будь он один, у него даже и теперь оставались бы свободные деньги: на стол за глаза двух рублей достаточно, потом за квартиру двадцать пять, прачка десять, мелочи двадцать пять; восемьдесят рублей свободных.
Он так был поглощен своими денежными вычислениями и против воли возникавшими мрачными мыслями, что до театра они дошли в полном молчании.
Билеты он купил по два с полтиной, и, кроме того, у него в портмоне осталась какая-то мелочь, — около рубля, насколько он мог судить, пересчитывая ее в кармане наощупь. Он опустил туда руку, когда они перед началом спектакля ходили в фойе, и поэтому невпопад отвечал на вопросы Тамары, наступал на пятки впереди идущих или, не заметив, что Тамара повернула, убегал один вперед, а потом растерянно оглядывался и искал ее глазами.
Он насчитал рубль сорок копеек, при условии, если все деньги окажутся двугривенными. А если среди них есть медные копейки?..
Когда началось представление, глаза Тамады жадно приковались к сцене. Она сидела, следя за каждым движением актеров, и наклонялась то направо, то налево, чтобы лучше видеть из-за головы сидевшего впереди человека с толстыми плечами и большой лысиной.
На сцене был изображен парижский бульвар с кабачком направо и с нарумяненными девицами и нарядными дамами полусвета в необычайных шляпах. Они ходили или сидели, закинув ногу на ногу, с папиросами в холеных руках с отставленными мизинчиками. Повидимому, изображая разлагающуюся Европу.
И видно было, что Тамара в сильной степени переживала то, что видела на сцене.
Она даже один раз прижалась к плечу Кислякова и сказала:
— Я хочу в Париж… Вы свезете меня?..
— Да… — ответил тихо Кисляков. — Только почему «свезете», а не «свезешь?»
— Свезешь… — сказала Тамара. Кисляков сжал ей руку, как бы говоря этим, что не только в Париж, а куда угодно.
— Я хочу в экспрессе, — сказала Тамара. — В Париже, я слышала, чудесные гостиницы, обставленные как дворцы, а все женщины одеты в шелк и креп-де-шин. Мы будем там много, много ездить и ходить.
Она опять нежно прижалась к Кислякову. Тот ответил ей тем же. А сам подумал о том, что ей нужно будет предложить хоть чаю, но сначала непременно проверить, не медные ли копейки в кармане, вместо двугривенных. Если окажется, что все — двугривенные, то когда предложить: в первом антракте или во втором? Лучше во втором, а то она перед концом опять захочет пить, и выйдет катастрофа.
Насколько она была для него безразлична, когда сама к нему льнула, настолько теперь, когда она холодна и равнодушна, она стала для него почти болезненно необходимой.
И, чтобы хоть как-то склонить ее на свою сторону, приходилось удовлетворять ее жажде широкой жизни, говорить о Париже и тем всё больше и больше внушать ей мысль о своих неограниченных денежных возможностях.
Получились роковые ножницы, у которых одним концом было ее представление о его крупных финансах, а другим — беспросветная действительность в виде двугривенных в кармане, могущих оказаться копейками.
В антракте они пошли под руку по фойе. Тамара шла рассеянно, как бы не имея никакого отношения к своему спутнику, и всё водила глазами по встречным лицам.
— Чай я думаю пить во втором антракте, — сказал Кисляков.
— Я сейчас не хочу чаю, — коротко ответила Тамара, вся поглощенная рассматриванием двигавшейся направо и налево толпы.
— Да, рано еще, лучше во втором, — согласился Кисляков.
Нужно было бы весело болтать, чтобы даже проходившие мимо оглядывались на него и улыбались его остроумию, но его каждую минуту угнетали всякие соображения. Когда они, например, проходили мимо стойки буфета, ему показалось, что Тамара посмотрела на коробки с шоколадом, которые стояли открытыми. Она, наверное, смотрит на них и думает: «Чаю предлагает, а вот коробку шоколада жаль предложить, имея такие возможности».
И поэтому всякий раз, как они проходили мимо буфетной стойки, Кисляков находил предлог показать ей какую-нибудь картину на стене или интересное лицо в противоположной стороне от буфета.
— Боже, ну как хочется хоть куда-нибудь устроиться, — сказала с тоской Тамара, оглядываясь по сторонам, точно ища кого-то. — Так надоела эта серая беспросветность.
Кислякова задели эти слова.
— Я думал, что тебе хоть что-нибудь дала встреча со мной, — сказал он обиженно.