В сентябре Губкина направили в Москву в Военную академию имени М. В. Фрунзе.
2
Скорый поезд из Гирина доставил Губкина во Владивосток. До отхода хабаровского поезда оставалось еще восемь часов. Георгий Никитович побродил по приморским бульварам, поднялся на Тигровую гору. А мыслями уже был в Хабаровске. Там его должен был встретить Костин. От многочасового хождения по городу Георгий так устал, что, едва сев в вагон, тут же заснул крепким сном. Проснулся утром от неожиданного толчка, вспомнил, куда едет, — и сразу мысли об Асе. Но от них на душе стало тягостно и горько…
Поезд медленно подходил к Хабаровску. Послышалась музыка: оркестр играл военный марш. Перрон был заполнен веселыми, счастливыми людьми, встречавшими фронтовиков. Губкин соскочил на перрон и, пробираясь сквозь толпу, стал искать глазами Костина. Но в такой сутолоке разыскать его было нелегко.
И вдруг совершенно неожиданно столкнулся с ним.
— Еду в Москву за женой. Еще придется служить, надо забрать ее сюда, — возбужденно говорил Костин. — Ты тоже в Москву?
— Нет, мне надо заехать в Благовещенск, к детям. Истосковался по ним… А вот жену видеть не могу…
Костин вздохнул:
— Понимаю тебя, брат. Если уж решил, руби раз и навсегда. — Помолчав, спросил: — А как медсестра твоя, пишет?
— Нет, почему-то молчит. А так хочется ее увидеть! И конечно, не в госпитале, как случалось раньше…
Поезд Костина отходил через несколько минут. Друзья распростились, не ведая, когда им удастся встретиться…
Разговор с однополчанином с новой силой всколыхнул воспоминания о Музе. Губкин тяжело переживал ее молчание, мучился догадками, почему она не ответила на его письмо из Маньчжурии.
В Благовещенске Губкин с вокзала сразу направился домой. Ася, открыв дверь, растерянно замерла на пороге. В глазах ее Георгий прочел испуг и надежду: «Может, насовсем вернулся?»
Но Георгий решил сразу внести в дальнейшие отношения ясность и холодно сказал, что приехал развестись с ней.
Судебное заседание тянулось для Георгия невыносимо долго. Были выслушаны заявления обеих сторон, показания свидетелей. Георгий боялся отрицательного исхода дела. Но вот члены суда удалились на совещание. Снова томительное ожидание, и наконец он услышал: «Суд идет!» Все встали.
Волна оживления прокатилась по залу, когда было зачитано решение: супругов развести, сына отдать отцу, а дочь оставить матери. Послышались возгласы: «Правильно!»
Ася не ожидала такого решения, оно ошеломило и обескуражило ее. «Зачем я взяла с собой Юру? — ругала она себя. — Он так и не сказал, что хочет остаться со мной, хотя я очень просила его накануне».
После того как судьи покинули зал, родные и знакомые обступили Георгия, а он все еще сидел на скамье, не в силах подняться от всего пережитого. Сзади, в следующем ряду, расплакался Юра. Ася в исступлении целовала его мокрое от слез лицо и не отпускала от себя.
Оставшиеся в зале притихли, вздыхая и глядя на прильнувшего к матери сына, и ждали окончательной развязки. Юра мог раздумать ехать с отцом. Силой оторвать его от матери было бесчеловечно. Внимание людей было приковано к ребенку. Но вдруг тишину притихшего зала нарушил совсем седой старик, стоявший чуть поодаль от Юры.
— Иди, сынок, к отцу, с ним тебе легче будет шагать по жизни, — сказал он проникновенно. — Выучишься, в люди выйдешь и мать свою не забудешь. Ступай, ступай с богом!
Юра робко пошел к отцу, оглядываясь в сторону матери. А люди все еще стояли с увлажненными глазами молча, пока Губкин не подхватил сына на руки и не пошел к выходу…
Мальчик впервые ехал в поезде, но новые впечатления не радовали его, он безучастно смотрел в окно вагона, и глаза его выражали тоску. Нелегко было и Георгию Никитовичу. За эти дни ему пришлось многое пережить. И сейчас, видя страдания сына, он был готов сделать все, чтобы избавить его от них и вернуть ему радость детства. Пытался с ним поговорить, рассказывал, как будут жить в Москве, где Юра будет учиться, но сын все смотрел в окно, смотрел…
Уже стемнело, а Юра не отрывал взгляда от мелькавших мимо лесов, полей, сел. Губкин не знал, что ему делать. Он, боевой командир, бывший учитель, воспитавший не одного трудноподдающегося, перед родным сыном был бессилен. Настолько на душе было тягостно, что он, обхватив руками подушку, уткнулся в нее. Мальчик тоже перебрался на свое место и, измученный обрушившейся на него тоской по дому, по матери и сестре, наконец заснул.