Выбрать главу

— Хорус! Тьфу! Фуллгрим! Тьфу! Агрон! Тьфу! Хаос! Хаос! Альфарий! Тьфу! Кёрз!..

— Наверно, генералы немецкие, — пояснил Михальчук, — Бес его знает… На нашем фронте про таких не слыхал. Но про хаос, это он верно все подметил, конечно.

Закончив плеваться, комиссар перешел к следующему списку, читая его почтительно и даже благоговейно:

— Робаут Жиллиман! Феррус Манус!

Михальчук скривился, а лейтенант Шевченко, послушав, вдруг рассмеялся.

— Это же он про нас! — пояснил он ничего не понимающему экипажу, — Послушайте сами. Робаут Жиллиман — это ж он Жукова так! Робаут — это по-ихнему Роберт, Георгий, то есть. Натурально, Жуков Георгий Константинович. А Манус — это, наверно, он Малиновского помянул. Это язык у них такой дурацкий, вот и перевирает… Все правильно, товарищ комиссар! Это наши маршалы, которых мы чтим и уважаем как сознательные бойцы Красной Армии.

— Лев Эль-Джонсон!..

— А вот это ты зря, — расстроился лейтенант Шевченко, — По политической части есть еще у вас пробелы. Лев-то он — Лев Давыдович, а фамилия его — Троцкий. Может, у вас там в Мексике его Эль-Джонсон и прозвали, а у нас он Троцкий, предатель и подлец…

Комиссар не очень-то понял про Троцкого, но главное — общение было налажено. Дальше пошло глаже, хоть и не без затруднений. Благодаря старанию мехвода, а также жестам и гримасам переговаривающихся сторон, скоро этот процесс уже можно было назвать хоть сколько-нибудь осмысленным общением.

— Хаос! Кхорн! Кровь!.. — переводил Михальчук.

— Да, проклятый Кох много у нас крови выпил, — кивал лейтенант Шевченко, — Это он верно говорит.

— Эльдар! Зло!

— Ну, тут ничего не понимаю. Есть у меня во взводе Эльдар один, Джавадзаде фамилия, хороший малый, из Азербайджана…

Иногда, когда общение пробуксовывало, комиссар вытаскивал из планшета блокнот и старательно и рисовал в нем картинки. Картинки тоже были странные — держать в руке саблю американцу явно было привычнее, чем карандаш. Когда лейтенант Шевченко жестами и гримасами изобразил ему войска СС, комиссар изобразил в блокноте ряд харь самого жуткого вида, при взгляде на которых сплюнуть захотелось даже советским танкистам. Хари были чудовищные, лишь отдаленно напоминающие людские. В их жутких оскалах топорщились длинные клыки, из голов торчали рога, а в когтистых лапах они сжимали непривычное оружие… Лейтенант Шевченко понимающе кивал — он видел карикатуры на гитлеровцев в газете «Красный воин», где они изображались схожим образом, и ничего необычного в это не замечал. Знать, нагорело и у американцев…

Под конец комиссар намалевал что-то еще более чудное. Долго старался, едва не высовывая язык, и нарисовал-таки — фигуру сидящего человека. Пропорции у человека были от Адама, богатырские, а лик прямо-таки светился. А еще он был неразрывно связан со своим стулом или, если учитывать массивность и роскошь, троном, пучком проводов. Странная вышла картинка. Судя по тому, с каким чувством комиссар указал на нее и прижал к груди оба кулака, этот субъект заслуживал самого искреннего уважения и почитания.

— Не пойму, кто это, — нахмурился лейтенант Шевченко, разглядывая сидящего, — но нарисовано с чувством.

— Рузвельт, — неожиданно сказал сержант Лацин, обычно молчаливый, — Президент американский. Он же парализованный, к стулу прикован.

Это все объясняло.

— Хороший человек, — уважительно сказал лейтенант Шевченко, — И тоже прижал кулаки к груди, — Хотя и буржуй порядочный, между нами…

Американский комиссар в ответ состроил мрачно-торжественное лицо и изобразил мертвеца, после чего сам себе козырнул. Лейтенант Шевченко эту пантомиму встретил без энтузиазма.

— Нет у вас, товарищ комиссар, понимания нашей советской истории. Это правда, что Владимир Ильич умер, и он — величайший человек из всех, живших на свете. Но это совершенно не значит, что мы подчиняемся мертвецу, мы лишь в некотором роде чтим его заветы и строим коммунистическое будущее… Меньше слушайте буржуазную пропаганду!

— Ехать бы нам… — сказал Михальчук нерешительно, — Смотрите, туман как будто расходится. Да и американские товарищи свою колымагу уже починили.

И в самом деле, подбитый танк, хоть и зиял внушительной дырой в корме, уже рычал двигателем. Быстро управились. Ну, теперь не пропадут. Доползут как-нибудь до своих.

Американский комиссар, выслушав доклад подчиненных, стал собираться. Поправил фуражку, положил руку на свою странную саблю. Было видно, что он торопится к своим. Лейтенант Шевченко отлично его понимал, он и сам собирался возвращаться к роте, благо проклятый туман, несколько часов висевший вокруг густыми клубами, стал редеть, размываться, таять…