- В строю двести семьдесят два человека.
- Сколько? - переспросил Старшинов. Один из бойцов не вернулся в строй...
- Двести семьдесят два,- повторил Котанов.
- Прекрасно,- громко сказал Куников.- Ведите личный состав на корабли.
Вот, сказал он себе, видишь, какие люди. Глаза его увлажнились, он вспомнил строчки Н. Тихонова: "Гвозди бы делать из этих людей. Крепче бы не было в мире гвоздей".
К 19 часам 3 февраля десантники подошли к причалам в районе Северной пристани мыса Тонкого. Погрузка личного состава была осуществлена четко и быстро. На катерах людей покормили, выдали вина для защиты от холода.
В 21 час 43 минуты отряд лег на курс следования в пункт развертывания в Цемесской бухте. До начала подвига оставались считанные минуты.
Воспоминание о прошлом (письмо сестры){18}
...Когда я думаю о Цезаре, я раньше всего вижу, ощущаю всем существом его удивительно легкую походку, внутреннюю пластичность, ловкость, ладность каждого движения. В юности сложенный как молодой бог, по канону Поликлета, он к 30 годам стал массивнее, шире, но сохранил ту же легкую, мягкую, неслышную поступь, порывистую точность движений. Он казался существом ясным и гармоничным. Мало кому было дано проникнуть в его сложный душевный мир. Но этим внешним впечатлением, этой ладностью своей он привлекал людей с первого взгляда.
Потом поражала его жадная заинтересованность во всем, что есть на земле: интерес к миру, к людям, к технике, к литературе, к политике, к истории - к жизни. И была в этой заинтересованности какая-то веселая одержимость. Это не было верхоглядством, нет. Он был инженером по призванию, по убежденности, по страсти. Он иногда с шутливой гордостью повторял: "Я потомственный инженер". И радовался тому, что сын его будет инженером третьего поколения.
Он был воспитан революцией и с воздухом эпохи военного коммунизма и своей комсомольской юности впитал убеждение, что мир можно, а значит, нужно перестроить. Он не верил в неизменяемость вещей. Он и инженером стал потому, что созидание было сущностью его натуры. Я помню, как на берегу Волги, на пляже, он случайно среди камешков нашел гайку. И тут началось: "Лена, слушай, ты знаешь, как это сделано?" Честно признаюсь, меня никогда не волновали проблемы холодной обработки металлов. Но разве можно было слушать без интереса то, что говорит Цезарь? Сам того не сознавая, он обладал величайшей тайной ораторского и актерского искусства. Он настолько был заинтересован сам и так динамична, активна была его мысль, что он немедленно заражал слушателей.
Изменить мир, изменить человеческие души, строить, созидать, приходить на помощь - эта потребность жила в самых сокровенных глубинах его естества. Это не было рационально сконструированным планом жизни, это была его натура, его характер, это был Цезарь. Он ходил по жизни как хозяин, вмешиваясь во все, что казалось ему несправедливостью, нелепостью, уродством.
Я не видела человека более разносторонне одаренного. Талантливость плескалась в нем, переливаясь через край, сверкая и вспыхивая - и в шутливой стихотворной записке, и в веселой болтовне, великим мастером которой он был (я не знаю никого, с кем можно было бы "трепаться" так самозабвенно, до одури, падая от смеха, доходя до головокружительной, карнавальной абракадабры), и в написанной в случайный свободный час пикантно-дурашливой поэме, и в инженерной изобретательности, молниеносной быстроте ориентировки, в государственном масштабе мышления.
Я помню, как один мой приятель, художник, познакомившись с Цезарем, сказал мне на другой день: "Боже ж мой, какой богатый человек!"
Вот это душевное богатство, эта безграничная щедрость - это и тянуло к нему людей, друзей, женщин.
Но разве рассказать обо всем этом - со множеством примеров, воспоминаний, эпизодов - значит рассказать всю правду о Цезаре?
Я помню, как однажды в Ленинграде, идя с ним вдоль Екатерининского сквера, я сказала, что вот как хорошо жить на улице Росси: Игорь подрастет и сможет сам бегать во Дворец пионеров (Игорю было года три). Цезарь усмехнулся горько и насмешливо спросил: "Неужели ты способна загадывать на несколько лет вперед?"
А сам техническими перспективами мыслил на десятилетия.
Разве я могу забыть строчки его стихотворного послания родителям? Написано это походя, не отшлифовано, рифмы хромают. Но мысль - трагическая и беспощадная - пульсирует в этих корявых строках так, что становится страшно: "День настанет большой проверки, декрет скажет - и я пойду. Киловатты людской энергии красной нефтью отопят войну". А был это 1929 год и Цезарю было 20 лет!
Эти стихи написал тот же человек, который писал мне в одном из писем в первые дни войны, что не может больше сидеть в редакции, что готов броситься под гусеницы любого немецкого танка, чтобы хоть на мгновение задержать его движение к Москве. Но когда он пошел на войну, он воевал не эффектными романтическими порывами, а воевал как инженер, рационализатор военной техники, воевал как интеллигент высочайшей духовной культуры, как воспитатель, созидающий души своих бойцов.
Озорной, бесшабашный, влюбленный в жизнь, яростный в работе - и человек, живущий в сознании неизбежной гибели. Как все это рассказать? Цезарь современный из современников, человек великой эпохи, неразрывно связанный с нею, ею порожденный, ее творивший, за нее погибший.
Время "Ч"
К 24 часам 3 февраля отряд высадки демонстративного десанта прибыл в район развертывания в Цемесской бухте и лег в дрейф с потушенными огнями. Было темно кругом, нигде ни огонька. И тихо. Только волны плескались о борт.
В 0.51 капитан-лейтенант Сипягин дал зеленую и красную ракеты. Над угрюмыми темными водами два огонька взвились и тихо погасли. Катера развернутым строем двинулись к берегу.
В 1.00 небо позади них разверзлось - и сразу закипел разрывами недалекий низкий берег: по засеченным и пристрелянным огневым точкам открыла огонь особая групп; артиллерийских батарей НВМБ под командованием капитана Е.Н.Шкирмана. Снаряды рвались густо, и катера наращивали ход, не боясь теперь выдать себя звуком моторов.
В 1.03 торпедные катера ТКА-012 и ТКА-025 стремительно пересекли курс отряда и поставил" между ним и берегом дымовую завесу.
Совсем недалеко от берега темноту распороли ослепительные полосы, в грохот батарей вплелся устрашающий скрежет: это заработали реактивные установки со "Скумбрии".
В 1.10 вспышки разрывов отодвинулись в глубь вражеской обороны.
В 1.11 катера врезались в гальку пляжа на расстоянии примерно 200 метров друг от друга. Первым спрыгнул на гальку командир десанта майор Куников.
В 1.13 высадка была окончена. Командиры кораблей за спиной ушедшего в бой десанта выгрузили боезапас. Потери при высадке: 1 убитый, 3 раненых. Ошеломленные гитлеровцы, не видя цели, палили наугад.
Рассыпавшись по берегу, отряд в кромешной тьме вел беспощадный и яростный, до мелочей отработанный, жуткий для врага ночной бой.
Через десять минут на всем протяжении высадки первая линия обороны противника была прорвана. Бой был перенесен в глубину.
Тогда-то Куников и передал открытым текстом свою знаменитую радиограмму. (Как выяснилось впоследствии, противник отреагировал на нее желаемым образом.) А кодированная радиограмма гласила: "Начальнику штаба базы. Закрепился на берегу, высылайте второй эшелон".
А.В.Свердлов немедленно отдал приказ второму и третьему эшелонам форсировать Цемесскую бухту. Отправкой эшелонов руководил капитан 3-го ранга Н.Я.Сидельников. Около 4 часов утра боевые группы второго и третьего эшелонов под командованием старших лейтенантов И.В.Жернового, В.А.Ботылева, Н.М.Ежеля, П.И.Дмитряка и И.Е.Лукашова высадились на берегу и перешли в наступление.
В 4 часа командир 1-й боевой группы старший лейтенант Дмитряк сообщил, что штабная группа высадилась справа от Рыбзавода. В 7 часов донес Ботылев: "Нахожусь на рубеже море - шоссейная дорога, напротив 22-й школы. Имею 20 процентов потерь".