— Вы считаете, что писанина в заграничной прессе произведет в столице должное впечатление? — Лихееву показалось, что он на правильном пути.
— Косвенным образом, конечно. Французы не захотят предоставлять нам заем до тех пор, пока у нас царит такая неопределенная, беспокойная атмосфера. И вот тогда нам позволят наконец действовать более энергично. Смешно ведь, что и поныне закон в Лифляндии не разрешает вешать этих преступников. В либеральных кругах, видите ли, считают, будто это вызовет еще большее брожение в умах. Уж не думают ли, что революцию можно утопить в стакане воды… Ну, а что хорошего у нас, так сказать, дома?
— Ничего особенного. Гром по-прежнему молчит. Только я тут ни при чем, Иван Эмерикович. Пришлось даже допрос приостановить, не то он замолк бы на веки вечные. Завтра или послезавтра опять займусь им, да только, может, вы самолично?…
Регус поморщился:
— Черт с ним, с Громом! Отправить в тюрьму, и дело с концом. Сейчас некогда канителиться с такими мелочами! Нам предстоят поистине большие дела. Только что говорил с Женихом…
— Ну и что он? — насторожился Лихеев.
— Послезавтра в двенадцать дня боевики грабят банк! Мне известен их план во всех подробностях.
— Ай-яй-яй! Великолепно! — Лихеев даже привстал от восторга. — Устроим западню. А когда все явятся, захлопнем, и — крышка!
Регус задумчиво прошелся по комнате:
— А как мы докажем публике, что они собирались ограбить банк? Выставить Жениха свидетелем мы не можем — он нам слишком нужен. — Регус остановился перед Лихеевым, покачиваясь с каблука на носок. — Разумеется, в тюрьму этих голубчиков мы засадим, но сейчас самое важное для нас — это создать как можно большую шумиху. Банк в наши дни — это храм! Когда для всех станет ясным, что революционеры угрожают самой святая святых, тогда каждый, у кого имеется хоть какая-нибудь собственность, хоть самый ерундовый капиталишко, ополчится против них. Господа либералы первыми забьют тревогу! Вот поэтому нам необходимо схватить боевиков уже с деньгами в руках. Чтобы не оставалось никаких сомнений! Понимаете мою мысль?
Лихеев хлопнул ладонями по коленям:
— Вы поистине человек с размахом! Стало быть, мы арестуем их, когда они будут выходить из банка?!
— Не горячитесь, Александр Александрович. — Регус снова опустился в кресло. — Есть тут у меня еще одна мыслишка. Что, если мы обнаружим лишь часть награбленного? — Он хитро взглянул на Лихеева.
— Так, так… — прикинул тот. — Поднимется всеобщая тревога и возмущение против грабителей!
— Совершенно верно! Газеты будут вопить: куда девались остальные деньги? Потребуют самых энергичных действий! Опять же это для нас выгодно. Глядишь, перепадет целковый, другой. Жениху подкинуть за усердие. Кто в наши дни станет рисковать своей шкурой ради чистых убеждений?
Лихеев подался вперед:
— А ведь есть, Иван Эмерикович, неписаный закон, гласящий, что нашедшему причитается третья часть найденного.
Регус прищурился.
— А вы, кажется, не дурак! — сказал он.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой боевики считают рубли и секунды
Шампион стоял у окна. За последнее время стоять у окна вошло у него в привычку: он смотрел на улицу, раздумывая над тем, как закончить написанную им фразу, или когда ломал голову в поисках броского заголовка для своей статьи. Вот и сейчас, только что возвратясь из Либавы и даже не умывшись с дороги, он занял свой излюбленный пост. Часы над ювелирным магазином Розенталя показывали половину второго. Он заметил, что обычно в это время Регус входит в дом напротив. Где бы ни блуждали мысли Шампиона, этот дом, словно магнит, всегда притягивал к себе его взгляд.
Как бы невзначай он собрал кое-какие сведения у дворника. Оказалось, что никакой Регус там не живет. Единственную квартиру на третьем этаже снимает некий владелец лесопилки, большую часть года живущий в провинции и лишь изредка наезжающий в Ригу. Хотя ничего больше Шампиону установить не удалось, он все же был убежден, что с этим домом все не так просто. Немыслимо, чтобы чутье обманывало его.
В дверь постучались:
— Почта, господин Шампион!
Короткое письмо за подписью самого редактора. Одно это уже свидетельствовало о том, что в Париже довольны его работой. Еще убедительнее это доказывал необычно крупный чек, выпавший из конверта. Но самое большое удовольствие доставил номер «Тана» с рижской корреспонденцией Шампиона. С первой страницы кричал набранный жирным шрифтом заголовок: «Меланхолический вальс под взрывы бомб».