Отец все твердил: «Не знал, что купюры фальшивые, вижу плохо: где мне разглядеть было…» Но медицинская экспертиза опровергла этот довод: зрение у старика оказалось хорошим.
И еще: зачем он пошел менять деньги не в магазин, а на рынок? Отец отвечал: «Хотел купить овса — страсть люблю овсяную кашу!» А жена его на допросе утверждала: «Терпеть овсянки не может, даже «Геркулеса»!»
Где же взял в то утро старик эти купюры? «Из стола у сына в то утро и взял…» А жена художника говорила: «Мой муж не скрывал, что хотел эти десятирублевки написать. Испытать себя, что ли! Он и отцу показывал, похожи ли? Отец их на свет смотрел, хвалил: «Ну, хорошо делаешь! Здорово делаешь!..» А муж только смеялся».
И еще: соседка по квартире вспомнила, как зашел к ней однажды художник и попросил разменять десятку и она разменяла, а потом ей показалась, странной какой-то эта десятка, и она вернула купюру и сказала: «Странная она!» Тот рассмеялся: «А я это пошутить хотел: признаете ли за настоящую?»
И еще, и еще… Этих «еще» становилось все больше. Они плотно связывались в одно целое, становясь непреложными уликами. Валентин Яковлевич посоветовал отцу и сыну сказать правду (хотя правда уже и не требовала новых доказательств), спокойно и убедительно говорил о том, насколько преступны и аморальны подобные «художественные» занятия, к каким последствиям приводит это тягчайшее преступление против государственной собственности.
Отец признался в преступном замысле; сын заколебался, погрустнел, а потом признался тоже. Дело было передано в суд. И, помнится, сразу все показалось тогда Валентину Яковлевичу простым, раскрылось как бы само собой. И волнения, и беспокойства, и боязнь ошибиться — все отошло…
Засиделись за полночь. Вспомнили многое. Думал, вспоминал и Валентин Яковлевич.
Десять лет!… Приобрел ли он нечто большое, новое за эти десять минувших лет? Оправдал ли доверие товарищей? Впрочем, о последнем судить уже не ему.
«Так что же принесли мне эти десять лет?..» — спрашивает себя Валентин Яковлевич. И вдруг замечает, что раньше, пожалуй, вовсе не думал об этом. Не приходилось как-то. Была школа, был велосипедный завод, где началась его трудовая жизнь. Был аэроклуб, была мечта стать летчиком. А потом служба в армии, И; снова завод, работа на испытании авиадвигателей, сперва мотористом, потом бригадиром. И без отрыва от производства юридический факультет университета как основа будущей деятельности, избранной навсегда.
И десять лет работы следователем… Валентин Яковлевич возглавлял теперь отделение по расследованию «конкретных» дел. Кое-что, если оглянуться назад, кое-что, и не так уж малое, было в работе освоено, сделано. Это хорошо знал теперь Валентин Коневских, знали это и его друзья по службе.
Вот и сейчас вспомнили они еще одно прошлогоднее дело…
Оно касалось сразу трех видов преступления: спекуляции, взятки, хищения. Дело было показательное и редкое.
— Хорошо еще, — сказал Валентин Яковлевич, — что Виктор Стародонович Варов сразу занялся этими молодчиками! А уж от него не ускользнешь.
В отделение милиции сообщили: с Пригорской лесотехнической торговой базы, куда в розничную торговлю поступали мотопилы «Урал» и «Дружба» и где редким счастливчикам удавалось порой купить одну-две пилы, отгружено и увезено к железнодорожным складам сорок ящиков мотопил и запасных частей к ним «для дальних северо-восточных колхозов». Сообщили марку, цвет и номер машины.
Виктор Стародонович давно уже из профилактических соображений держал на прицеле эту базу: из трех городских баз она больше и чаще остальных получала продукцию завода, где изготовлялись мотопилы. Мотопилы были весьма дефицитны, в город отовсюду прибывали покупатели и «толкачи».
Виктор Стародонович немедленно выехал к Пригорским железнодорожным складам. На полпути навстречу вырулила машина: цвет, марка, номер были те самые.
Виктор Стародонович развернул свою «Волгу» поперек дороги. Встречная машина остановилась. Кроме шофера, в ней было еще двое довольно молодых людей; один чрезвычайно спокоен и самоуверен, другой грубоват, нахален.
Документы им были предъявлены, и шофер сразу подтвердил, какому заводу принадлежала его машина, сказал, что направил ее сюда заместитель начальника отдела снабжения завода Шольман.
Варову хорошо была знакома эта фамилия. Он предложил самоуверенному гражданину, назвавшему себя Локотовым, пересесть в «Волгу», и тут же, в пути, начался твердый, годами проверенный разговор, где вопросы, ответы и быстрые, умные контрвопросы, как ни изворачивался собеседник, неизбежно должны были привести к определенно намеченной цели. Варов не упускал из поля зрения ни малейшего промаха и полупризнания. Но Локотов был невозмутим. Он и не отрицал самого факта отгрузки мотопил с торговой базы, и не находил ничего предосудительного в том, что мотопилы отпущены колхозам «в виде взаимопомощи», а не по разнарядке министерства. Он охотно показал Варову свои документы, сказал, что Разгонову, «полномочному представителю» этих колхозов, он помог лишь погрузить ящики на машину.