А мы, зарядив автоматы
И снова припомнив свой дом,
За Вислу, за Сан, за Карпаты
Всё дальше и дальше пойдем.
Вокруг перелески чужие,
Осенних полей красота...
А в сердце — Россия, Россия,
Любовь, и судьба, и мечта.
САЛЮТ
Слышишь, приветствует нас с тобою
Освобожденной страны столица.
Красное, желтое, голубое
Пламя ракет над Кремлем струится.
Правда, салюта своими глазами
Наши гвардейцы еще не видали:
Польский, румынский, венгерский экзамен,
На горизонте — немецкие дали.
В стужу железную бьют батареи,
В белые трубы трубит непогода.
Скоро мы станем стражей на Шпрее,
Стражею мира на долгие годы.
Каждый гвардеец — как сказочный витязь,
Нас не согнут ни мороз, ни усталость.
Русские женщины, вы нас дождитесь,
Долго вы ждали, немного осталось.
Отсвет кремлевских ракет — как зарница:
Нет расставанья и нет расстоянья.
Виден московский салют за границей —
Это восходит победы сиянье.
РЕГУЛИРОВЩИЦА
На перекресток из-за рощицы
Колонна выползет большая.
Мадонна и регулировщица
Стоят, друг другу не мешая.
Шофер грузовика тяжелого,
Не спавший пять ночей, быть может,
Усталую поднимет голову
И руку к козырьку приложит.
И вдруг навек ему запомнится,
Как сон, как взмах флажка короткий,
Автодорожная законница
С кудряшками из-под пилотки.
И, затаив тоску заветную,
Не женщине каменнолицей —
Той загорелой, той обветренной,
Наверно, будет он молиться.
«Я хотел написать о Балканах...»
Я хотел написать о Балканах,
О румынском прохладном вине,
О костелах за Вислой, о странах,
Где прошли мы в дыму и огне.
Но на белых страницах тетради
Возникают иные края —
Тот разбитый блиндаж в Сталинграде,
Где окончилась юность моя,
Да кривой городок Новозыбков,
Где однажды пришлось ночевать.
Там до света над крохотной зыбкой
То ли пела, то ль плакала мать...
СТО ПЕРВАЯ КВАРТИРА
Когда б все избы, хаты и квартиры,
Где жить пришлось, я перечислить мог,
За век войны, на всех дорогах мира,
Я насчитал бы сто один порог.
Теперь в стране чужой и невеселой,
На уличке разбитой и пустой,
Живу я в третьем доме от костела,
Заполучив мансарду на постой.
Хозяин дома, розовый колбасник,
У входа восседает до зари.
Шофер ворчит: «Да он типичный частник!
Как люди терпят, дьявол побери!»
В сто первый раз мы жизнь начнем сначала.
В сто первый раз устраивая дом,
Чтоб не испачкать мелом одеяло,
Газету над кроватью мы прибьем.
Приколем карточку, где ты смеешься,
Далекая моя. А на столе
Разложим трубки, финский нож и ложку,
Дров привезем и заживем в тепле.
Заварим добрый суп из концентрата,
И мне, в соседстве с краткой тишиной,
Покажется, что с самого Арбата
Кочует эта комната со мной.
И Лермонтов витать над нами будет.
Он был поручик — значит, лейтенант,
Хозяин удивится: «Что за люди?
Надолго ли вселил их комендант?»
Пройдет два дня, от силы три. И снова
Зайдет полковник, скажет нам: «Пора!»
Понявши с полувзгляда, с полуслова,
Поднимемся мы в пять часов утра.
Шофер выносит вещи и винтовки.
Быть может, мы сумеем кое-как
Поспеть к артиллерийской подготовке
На «виллисе», похожем на башмак.
Еще темно, и холодно, и сыро.
Железо, как огонь, горит в руке.
Прощай, моя сто первая квартира
В разбитом, невеселом городке.