Во время сбора урожая в 1932 году ситуация максимально накаляется. Сначала Павел принимает участие в обыске в доме Шатраковых и помогает обнаружить спрятанное ружье, потом затевает перебранку с двоюродным братом из-за конской упряжи. Доведенные до бешенства старшие ищут случай проучить Пашку. Ефрем на всякий случай — вдруг пригодится — достает хранящийся в сарае нож, который обычно использовался для шпаклевки пола. 3 сентября Ефрем и Данила боронили соседние поля. В какой-то момент после полудня они сделали перерыв, чтобы пойти в лес покурить. Там они наткнулись на Павлика и Федора, возвращавшихся из похода за ягодами. Началась драка. Ефрем вытащил нож и серьезно ранил пытавшегося защищаться Павла. Федор с криком бросился бежать, Данила сшиб его с ног каким-то тупым предметом, возможно палкой. Ефрем подбежал и ударил Федора ножом, а потом прикончил Павла.
После убийства Данила и Ефрем запаниковали, бросили тела и убежали, почти не приложив усилий к тому, чтобы спрятать трупы. Они натянули на голову Павлику мешок, чтобы тот не смог уйти в случае, если на тот момент он еще был жив. Однако Данила, то ли из бравады, то ли, наоборот, от грызущего чувства вины, намекнул деду и бабке на произошедшее. Когда началось следствие, все предполагали, что оба парня как малолетки отделаются сравнительно легко, и никто, по крайней мере из старших, не предпринимал попыток их выгородить. Однако вскоре оказалось, что власти добиваются совсем иного — раскрытия кулацкого заговора. С этого момента жители деревни начинают отчаянно выгораживать каждый себя и обвинять других. Вскоре у следователей оказывается больше подозреваемых в кулацком заговоре, чем они в состоянии переварить: Книги, Шатраковы, Кулукановы, Силины. Тогда эту массу подозреваемых начинают постепенно просеивать, выделяя главное ядро — группу родственников, связанную брачными узами и близким соседством. На фоне темных делишек представителей этого клана подвиг пионера-героя, который отверг кровное родство во имя гражданского долга, должен был выглядеть особенно выигрышно.
Власти стремились упорядочить хаос и сделать из Павлика подходящий объект для канонизации в советском пантеоне. Для этого им потребовалось придать конфликту сына с отцом идейный характер и превратить последнего в достойного противника. История с доносом Павлика на отца, относящаяся к осени 1931 года, подрывала достоверность всей истории (оставалось неясным, почему родственникам потребовалось столько времени, чтобы отомстить мальчику за столь вопиющее нарушение традиционной морали крестьянской семьи), однако идеально соответствовала стереотипу «молодежного бунта». По логике легенды, отцу Павлика недостаточно было просто убежать, малодушно оставить свой пост, как выразились бы советские агитаторы. Такой поворот событий выявил бы серьезные недостатки в деятельности руководства области. Нет, исчезновение Трофима нужно было связать с причинами иного рода, а именно с его принадлежностью к тому самому миру коррупции, отсталости и невежества, с которым так яростно боролся Павлик.
В любом случае дальнейшие рассуждения по этому поводу останутся умозрительными. Мы вновь наткнемся на отсутствие профессиональной патологоанатомической экспертизы, на пробелы, противоречия и вопиющие нелепости в письменных показаниях, на недостоверные и своекорыстные воспоминания последних старожилов. Герасимовские старики, с которыми я говорила в 2003 году, были убеждены, что мальчиков убили те, кого расстреляли за это преступление. По словам Марии Саковой, «их (братьев Морозовых. — К.К.) зарезали как баранов — кто еще мог бы так сделать?» Местное предание давно превратило семью Морозовых в чудовищ, от которых, когда они выходили на улицу, прятались дети и которые жили хуже всех в деревне на общем фоне суровой, беспросветной жизни{432}.
Можно с большой степенью уверенности сказать: убийству братьев Морозовых суждено навсегда остаться нераскрытым. Кости детей покрыты слоем бетона, а следы преступления уничтожены семью десятками сибирских зим. Столь же туманным остается вопрос о том, что же представлял собой «настоящий» Павлик Морозов. Мы не знаем о нем ничего достоверного, кроме самых элементарных вещей: он рос у брошенной мужем матери в нищей, отдаленной деревне и умер насильственной смертью. Может быть, он питал какие-то иллюзии по поводу своего членства в пионерской организации или по крайней мере своей деятельности активиста; возможно, он доносил на односельчан включая собственного отца. Но то, что было когда-то живым мальчиком, давно исчезло и превратилось в фантазии, вымыслы и прямую ложь, сочиненную советскими мифотворцами — провинциальными журналистами, следователями и, не в последнюю очередь, земляками Павлика, которые, наряду с идейными лидерами, были убеждены, что точно знают, кто и почему совершил это преступление.