Наконец над бруствером показалась рыжеватая фуражка.
Романцов великодушно предложил выстрел Курослепову. Иван Потапович отказался. Он считал неприличным перехватывать чужую цель.
Плечи Романцова дрогнули. Он опустил винтовку. Из дула вился голубоватый дымок.
— Давай будем отмечать на стене, — предложил он.
Иван Потапович сделал серьезное лицо и карандашом провел по пыльным кирпичам четыре черточки.
Ползти назад было опаснее, чем на рассвете: еще не стемнело, да и фашисты были настороже.
Через час они были в ротной землянке.
Романцов ушел купаться, а Иван Потапович отправился на заседание партбюро.
На рассвете бойцов взвода Суркова разбудил грохот орудийных выстрелов. Лейтенант объявил тревогу.
Фашисты били прямой наводкой из шести пушек по стене и лестнице разрушенного дома.
Старший лейтенант Шабанов, опасаясь, что противник намерен захватить развалины дома и выставить там боевое охранение, приказал роте приготовиться к отражению вражеской вылазки.
Когда свежий, дующий резкими порывами с моря ветер прибил к земле пыль, Романцов и Курослепов увидели из окопа, что фашисты раздробили ненавистную стену и лестницу.
Они не жалели снарядов — разнесли, развеяли в дым кирпичи и камни.
— Спектакль окончен, — вздохнул Романцов.
— Ничего, — успокоил его Иван Потапович, — мы теперь будем искать врагов на другом участке.
— Це гарно! — сказал почему-то по-украински Романцов.
В воскресенье Романцов проснулся на рассвете, до подъема, взял полотенце и пошел на пруд купаться.
Он долго стоял на берегу и смотрел в тихую заводь. Плеснула какая-то рыбешка в камышах, и радужные круги пошли по воде, колыша стебли осоки. Он разделся и, поеживаясь, пошел к воде.
Вода была студеная. Романцов окунулся и проворно полез на берег, чувствуя, что все тело горит и покрывается пупырышками. Однако он был доволен: ведь он решил купаться до первого инея и верил, что обязательно выдержит.
Едва он оделся, как с дороги раздался писклявый голос Вайтулевича — ротного письмоносца:
Романцов побежал по дороге:
— Иван Иванович, мне есть?
— Как всегда!
Он протянул мятый конверт. Писала мать. Романцов лег на траву.
«Милый мой сыночек Сереженька! Шлю тебе свое материнское благословение, желаю здоровья, бодрости и бесчисленное количество раз целую тебя. Я очень удивлена, что во всех последних письмах ты спрашиваешь о Нине. Разве ты не получил моего письма, посланного еще в конце июля, почти два месяца тому назад? Сереженька, ты знаешь, что я искренне любила Нину…»
Романцов быстро закрыл ладонью письмо: «Любила? Почему — любила?»
Окутанные голубоватой дымкой, мирно дремали пригородные холмы. Романцов не видел их. Было ясно и тихо. Немцы не стреляли. Но Романцов не замечал тишины. За изгородью парка пышно рдела рябина.
«…любила Нину, считала ее доброй девушкой. Я была готова после войны принять ее как дочь в наш дом. Милый мальчик, спокойно перенеси свое горе, будь твердым и не отчаивайся. Я не хочу утешать тебя. В этой трагедии слова бессильны. Я надеюсь на твой волевой характер…
Еще в июне на тот завод, на котором работала Ниночка, был налет вражеских самолетов… погибла под развалинами… цеха… Не могли ее долго опознать, так была изуродована. И мы узнали очень поздно об этом…»
Романцов судорожно сжал в кулаке письмо.
…Бог знает что случилось бы в этот день с Романцовым, если бы взвод Суркова не отправили в боевое охранение.
Вероятно, он не перестал бы исправно нести солдатскую службу.
Но Иван Потапович боялся, что Сергей з а м о л ч и т. Это самое страшное, когда удрученный горем фронтовик замкнется, онемеет и не откликнется на сочувствие, на ласки друзей, по-мужски неуклюжие.
Подопригора молча довел Романцова по узкому, обложенному досками ходу сообщения к круглому, как стакан, глубокому окопу. Это был пост Романцова. Дружелюбно похлопав Сергея по плечу и приложив с важным видом палец к губам, старший сержант ушел.
Было темно. Млечный Путь светился, как крупнозернистый иней, проступивший к концу морозной ночи на черном потолке землянки. Трассирующие пули прошивали мрак, волоча за собою то золотистые, то красные, то зеленые нити.
Романцов положил винтовку на бруствер окопа. Он уже много раз стоял по ночам на посту в боевом охранении. Он знал, что в эту пору нельзя думать о чем-либо тревожном, а надо сосредоточенно смотреть на вражеские позиции.