Старший лейтенант сказал вечером, что на левом фланге в морской бригаде недавно исчез с поста часовой: фашисты утащили. Вообще-то в этом случае не было ничего особенного, но бойцам это было неприятно. Романцов был уверен, что его-то уж враги не утащат…
Он запретил себе вспоминать о Нине. Он начал считать: «Раз, два, три, четыре…» Это помогало ему не думать и не дремать.
От земли тянуло бодрящим холодком. Гниющие листья пахли спиртом. Море ворочалось в темноте, швыряя волны на берег.
Стрелять часовым боевого охранения было запрещено. Он монотонно считал: «Сто шестьдесят семь, сто шестьдесят восемь…»
Вскоре это ему надоело, и он начал читать про себя стихи.
Через два часа он услышал тяжелые шаги. Подопригора привел смену — Ширпокрыла.
Романцову не хотелось идти в маленькую землянку, врезанную в стену траншеи и прикрытую накатом в четыре бревна. В ней бойцы курили и спали. В бою эта землянка была бы мгновенно превращена в пулеметный дзот… И он остановился у дверей.
Он мог крепиться на посту, когда служба запрещала ему думать о Нине. Теперь все было иным. Он взглянул на звезды. Нина уже никогда не увидит звезд. Шуршали галькой волны на морском берегу. Нина уже никогда не услышит дыхания моря.
Его охватило отчаяние. Он прижался к стенке траншеи, к сухой, пахнущей полынью земле. Слезы потекли по его щекам. Он по-ребячески, сиротливо всхлипывал.
Ночь мчалась над ним, унося за собою осенние звезды, горечь полыни, влажный морской запах, любовь Романцова, его горе…
Хотя Романцов еще не был в наступательном бою, он привык, что его товарищи время от времени погибают. Это было неизбежно. Тут ничего не поделаешь. Но смерть Нины была несправедливой.
Эта мысль ужаснула Романцова. Он со свистом втянул в себя студеный воздух.
— Несправедливо! — повторил он…
Крыса с разбегу ударилась о его сапог, пискнула и шмыгнула в нору. Романцов не пошевелился.
Нести караульную службу в боевом охранении было и опасно и скучно.
Как бы надежно ни маскировали бойцы по ночам окна и двери землянок, как бы густо ни заросли полынью и лебедой брустверы и даже стенки траншей, враги примерно знали, где расположено боевое охранение.
На вражеские пули бойцы не обращали внимания: траншеи были глубокие. Но немецкие мины кромсали и корежили дзоты, автоматные гнезда, окопы, ходы сообщения.
Сидя вечером в землянке, солдаты отчаянно ругались, когда от прямого попадания мины в крышу затухала коптилка и с потолка сыпался песок. И все же крыша в четыре наката выдерживала удар…
А скучно было оттого, что старшина обычно приносил холодные щи и кашу, что спать приходилось урывками, не снимая ботинок, что газету доставляли ночью и весь день бойцы не знали свежей сводки Совинформбюро, что не было приятных для каждого фронтовика хозяйственных работ — заготовки дров и чистки картофеля на батальонной кухне.
На восьмой день их вахты в боевом охранении старшина Шевардин вовсе не принес обеда. Телефонный кабель был перебит осколком фашистского снаряда. Голодные бойцы ругали старшину крепкими словами. Голод от этого, конечно, не исчезал.
Романцов, упрямо молчавший весь вечер, вызвался сходить в роту за обедом.
Ему предстояло пробежать около шестисот метров по простреливаемому полю. Это было легко, когда немцы не вели огня. Романцов, как и всякий смелый человек, был искренне убежден, что он не погибнет на войне. Он говорил бойцам, что храбрец умирает один раз в жизни, а трус — тысячу раз…
Едва он вылез из траншеи и пробежал несколько шагов, взрывная волна от упавшей рядом мины швырнула его на землю. Сидя в землянке, он и не предполагал, что огонь противника так силен.
Лежать под минометным обстрелом безрассудно… Романцов подождал, когда исчезнут пляшущие перед глазами красные и зеленые пятна, вскочил и помчался дальше.
Сейчас он бежал быстро, как еще ни разу не бегал в жизни. Ему надо было скорей миновать поле и укрыться в передней траншее. Он бежал в темноте, как бы разрывая грудью светящуюся паутину трассирующих пуль.
Услышав стоны старшины Шевардина, он камнем рухнул на траву; пряжка ремня больно впилась в живот.
— Поранили… — простонал Шевардин, хотя и без его слов было понятно, что он ранен. — Сережа, возьми термосы, отнеси… За мной потом придешь…
— Черта с два! — сказал Романцов. — Не подохнут без обеда! Тебя куда ранило?
— В ногу, Сережа… И пуля разрывная!