Вспоминая Нину, Романцов неотрывно глядел на вражеские траншей. Лишь после долгих месяцев тренировки возникает у солдата такой рефлекс наблюдения, едва ли не инстинктивный… И Романцов знал, что в траншеях немецкого снайпера не было.
Сжавшись в комок, он лежал на песке и бормотал:
— Погоди, погоди… Немцы ночью вырыли из передней траншеи в мою сторону узкий ров — «ус». Землю они, конечно, унесли в мешках, чтобы не было бруствера. Но я и без бруствера заметил бы этот «ус»: ведь здесь не больше ста пятидесяти метров. Значит, «ус» закрыт от меня каким-то высоким предметом…
Он счастливо улыбнулся. Пень! Перед неприятельскими траншеями торчал широкий пень, прочно впившийся в землю узловатыми корнями. Он был похож на огромного краба, растопырившего клешни.
Романцову было приятно, что он разгадал вражескую уловку. Значит, немецкий снайпер по вырытому ночью мелкодонному ровику прополз к пню. Вероятно, он под самым пнем и оборудовал себе огневую позицию. Схватив ком земли, Романцов швырнул его в траву. Сразу же грянул выстрел. Фашист услышал шорох. Он был близко, за пнем!
Лето было жаркое, и Романцов подумал, что бронебойно-зажигательными пулями ему удастся поджечь пень. Густые ветви кустарника укрыли его. Он отполз влево, к заросшему зеленоватым мхом камню.
Он выстрелил пять раз и пять раз услышал глухой удар пули обо что-то твердое, словно о броню. Он выругался и сердито ударил кулаком по земле. Что за чертовщина!
В этот миг короткая резкая боль пронизала его левую ногу. Пуля сорвала каблук сапога и обожгла пятку.
Ему пришлось укрыться за камень. Через минуту с какой-то виноватой улыбкой он сполз в овраг.
— Самое неприятное не то, что фашистская пуля оторвала каблук на твоем сапоге, — медленно сказал ротный парторг Курослепов, — а то, что в засаде ты думал о Нине. Сколько раз я говорил: у снайпера в засаде должна быть одна мысль, одна цель — найти и убить врага.
Он сидел на нарах и, неуклюже сжимая сильными пальцами иглу, пришивал заплатку на рубаху.
— Я тебе рассказал все откровенно, а ты ругаешься, — проворчал Романцов. Он сердито посмотрел на широкое, морщинистое, с отвислыми щеками лицо ефрейтора.
— Ты меня не понял. Я говорил о самодисциплине. Нетрудно быть дисциплинированным бойцом, когда весь день рядом с тобой лейтенант или старшина. А в снайперской засаде ты один. Один! И грош тебе цена, если ты не можешь в это время управлять своими нервами. Кроме того, я не склонен к сентиментальности, — грубовато сказал Курослепов. — Когда ко мне прибегал плачущий Андрюшка и жаловался, что побили мальчишки, я брал ремень и хладнокровно порол племянника. Порол и говорил: «Не реви, подлец, не жалуйся, а сам лучше дерись!»
— Хороша педагогика! — фыркнул Романцов. — Прямо-таки по Макаренко!
Он снял сапог и осмотрел торчащие из подошвы гвозди.
— Как бритвой срезал! Пр-роклятый фашист! Влеплю я пулю в его лоб!
— Это легко сказать и весьма трудно сделать!
— Ты думаешь?
— Да.
— Броневые щиты?
— Разумеется!
— Броня должна блестеть на солнце!
— Выкрашена темно-желтой краской. Под цвет коры.
Они понимали друг друга с двух-трех слов.
Курослепов аккуратно сложил рубаху, спрятал иголку и нитку в вещевой мешок.
— Снайпер Сережа Романцов убил на одном участке двадцать три врага и наивно вообразил: завтра и послезавтра он будет здесь так же легко убивать фашистов. — Курослепов усмехнулся. — Но немцы не такие уж дураки, и все вышло по-другому.
— Они не видели меня! — запальчиво сказал Романцов.
— Да-а, вчера они еще не видели тебя. Но вместо одного наблюдателя они выставили трех. Или восемь! Не знаю. А сегодня в засаду вышел, по всему судя, первоклассный немецкий снайпер. Не случайно они оборудовали для него такую надежную позицию. Может быть, они перебросили этого снайпера с другого участка, чтобы прикончить Романцова?
— Я ночью приползу и украду щиты!
Курослепов рассмеялся:
— Глупо! Они установят новые. Иди, Сережка, к сапожнику!
Романцов спрыгнул с нар, поправил пилотку и решительными шагами пошел к командиру взвода.
В землянке лейтенанта Суркова было тихо. Старательно заправленная койка белела у стены пикейным одеялом. На дощатой стене висели фотографии двух дочерей лейтенанта — пухлых, курносых девочек с широкими бантами в светлых косах.
— Иди, — сказал Сурков, продолжая читать книгу. — После обеда тебе придется заняться с Галиуллиным и Ширпокрылом по стрелковому делу.
— А где заниматься? — ровным голосом спросил Романцов и почесал переносицу. Он не любил заниматься с новобранцами.