Через три дня они уже делали гимнастические упражнения.
Молибога шумно негодовал и плевался.
— Откуда только пригнали эту сатану?! — кричал он, когда Романцова не было в землянке. — Навязался на нашу шею! Чемпион! Здесь не кадровая армия! Фр-ронт! Не желаю!
— Стильный паренек! — сказал Клочков со своей обычной дерзкой улыбочкой. — Фасон давит!
Помкомвзвода Голованов в таких случаях вынимал из кармана старую газету и прикидывался, что целиком поглощен чтением. Но и ему надоела эта воркотня. Он прошел кадровую службу. Чувство обиды на Романцова постепенно притупилось.
— Довольно! — рявкнул он и так стукнул кулаком по столу, что коптилка подскочила и потухла. — Если услышу еще одно слово о Романцове, наложу взыскание! — гневно пригрозил он. — Сержант Романцов прав абсолютно и безусловно. Окопные крысы!
— А он? — лукаво спросил Молибога, чиркая спичкой.
— Он участвовал в боях… Был ранен под Дубровкой.
— Все же ордена нет, — заметил Грузинов.
— И у меня нет, — решительно ответил на это Голованов, — а я два раза ранен и не хвалюсь!
Ему было нелегко произнести эти слова… Но в отделении Романцова был еще Тимур Баймагомбетов.
Тимур был похож на птицу, которая не успела улететь осенью на юг. Казалось, что ему все время холодно. Он как-то неуверенно оглядывался на снег и вздрагивал. Прекрасные глаза его были печальны.
Иногда ночью он вставал с нар и долго сидел у печки, кидая дрова в пламя. Романцов, делая вид, что спит, тревожно смотрел из-под опущенных ресниц на него и раздраженно думал: «Мимоза! У вас в Казахстане снега не бывает, что ли? Погибну я с тобою!»
Каждое утро ему приходилось ругаться с Баймагомбетовым. Тимур упорно отказывался идти к ручью.
— Начальник, — нараспев говорил он, — не пойду… Не хочу…
— Товарищ боец, — ровно, тихо, с трудом пересиливая раздражение, говорил Романцов, — я приказываю вам идти к ручью. Вы здоровый. Это притворство! Вы ни разу не простудились за зиму.
— Точно, — усмехнулся Клочков. Он всегда был чистенько одет, аккуратно заправлен. С ним Романцову было легко ладить. Приказы он выполнял быстро и расторопно.
Неожиданно, как это часто бывает в марте, ударил мороз.
Дневальный, надеясь на оттепель, запас с вечера мало дров. Бойцы проснулись в холодной землянке. Дверь и окна покрылись инеем.
Трудно было вставать и в одних нательных рубахах бежать в утреннем полумраке к ручью.
— Жили без физзарядки, — ворчал Молибога, лениво наматывая портянки, — даже товарищ лейтенант ничего не баял.
— Разговоры! — звонко прикрикнул Романцов, засучивая рукава рубашки.
Баймагомбетов продолжал лежать на нарах.
— Не пойду, начальник, не пойду! — плаксиво заныл он.
— Встать! — сказал Романцов.
Тимур робко, умоляюще посмотрел на него.
— Встать! — повторил Романцов, взяв Тимура за плечо. — Я приказываю встать!
Глаза Тимура наполнились слезами.
— Три наряда вне очереди! — сказал Романцов и быстро отошел, задыхаясь от волнения.
Заместитель командира батальона по политической части капитан Шостак шел по полю к землянкам первой роты.
Это был седой, но удивительно моложавый человек, бывший преподаватель истории в одной из ленинградских школ. У него была привычка, слушая собеседника, открывать рот и гладить ладонью подбородок. От этого он казался простодушным.
Налево от землянок, у колодца, стоял Баймагомбетов. Беспомощно опустив руки, он глядел куда-то в самый дальний край неба, где неспешно плыли клочковатые облака.
— Что ж ты, Тимур? — укоризненно спросил капитан.
Тимур виновато опустил голову.
— Отпусти, начальник, — попросил он тихо.
— Не могу. Нельзя так, Тимур. Приказ сержанта — закон. Разве ты посмел бы не послушаться отца?
Тимур неуверенно улыбнулся. Улыбнулся он одними губами, а глаза были тоскливые.
— Отец седой. У него борода.
— А сержант — старый солдат. Он тебя умнее, опытнее, он участвовал в наступлении, — мягко сказал капитан. — Ну, работай!
Он отошел, сел на снег, вынул трубку. Тимур умело колол дрова. Он был ловкий, сильный.
Табачный дым, цепляясь за шинель, за сухие стебли травы, стлался по снегу. Расстегнув ворот, капитан смотрел на Тимура и думал о том, как трудно двадцатилетнему Романцову командовать отделением.
Романцов, видимо, и не подозревал, что капитан тревожится о нем. Он видел Шостака всего два раза на комсомольском собрании и, признаться, рассеянно слушал его слова…