Целую вас, мои дорогие, еще раз желаю здоровья и бодрости!
Июньский день неуловимо переходил в белую ночь. Время остановилось. Зыбкий, тревожащий сердце полусвет окутал недостроенные дома Охты и набережную.
Где-то на западе клубилось, вспыхивало зарево. Но может быть, это был закат?
После занятий курсанты гуляли по набережной, швыряли камешки в воду, беседовали, спорили.
Обычно Романцов ходил гулять с гвардии старшиной Василием Волковым, сержантом Рябоконем и Шерешевским.
Шерешевскому было тридцать три года. Он уверял приятелей, что если бы не война, то в сорок первом году он поступил бы в университет, на юридический. Работал Шерешевский до призыва в армию торговым агентом на каком-то заводе. Это был человек лживый, равнодушный ко всему на свете, кроме самого себя.
Василий Волков окончил три класса начальной школы, был смазчиком на железной дороге. Он пришел в армию пять лет назад, в совершенстве знал стрелковое оружие, тактику в объеме взвода, но искренне изумился, узнав от Романцова, что чехи и словаки хотя и братские, но различные народы. Он думал, что слово «чехословаки» означает то же самое, что сербы или поляки. Широко расставленные глаза Волкова под толстыми и круглыми бровями отличались голубизной, свойственной псковским крестьянам.
Третий — Никита Рябоконь, смазливый, с томными глазами, часто по вечерам убегал от приятелей и возвращался на курсы прямо к отбою. Он пользовался исключительным успехом у женщин и не терял зря времени. Учился он средненько, но память у него была отличная.
Споры обычно начинал Шерешевский. Грузно усевшись на берегу, он оживленно рассказывал о разных разностях, путался, нес такую ахинею, что Романцова мороз подирал по коже.
Однажды Романцов так рассердился, что едва не побил Шерешевского. Они спорили о том, каким должен быть офицер Красной Армии, и Шерешевский развязно заявил:
— Из нас не выйдет хороших офицеров. Нельзя в три месяца воспитать кадрового офицера. Суворовцы — иное дело, они через десять лет станут полноценными командирами. Кадетские корпуса надо было открыть давным-давно.
«В чем-то он прав», — подумал сначала Романцов.
— А мы — времянки! Как печки-времянки, которые ставят на зиму, когда не действует паровое отопление…
— Забываешь, что мы все уже воевали, — убежденно возразил Романцов. — А день на фронте, для умного человека равняется, пожалуй, двум-трем месяцам мирной жизни. В смысле закалки характера и приобретения жизненного опыта мы — взрослые люди. Хотя по паспорту нам и не так много лет.
— Ты хочешь сказать, что стал офицером еще до курсов? Какое самодовольство! — с притворным огорчением вздохнул Шерешевский.
Романцов смущенно покраснел:
— Нет! Так я не говорю. Но действительно я шел к тому, чтобы стать офицером.
— А Волков?
— И Волков! Как известно, Волков командовал под Красным Бором взводом и выполнил боевую задачу.
— Некультурный человек!
— Сам ты некультурный! — вспылил Романцов. — А что в тебе-то от культуры? Музкомедия и джазики! Больше ничего не знаешь! Все наносное, с чужих слов.
Волков мусолил губами окурок, уставившись в воду. Мелкие капли пота выступали на его багровых щеках. Романцову стало обидно за него.
— Конечно, у него нет систематического образования. А у тебя есть? Волков будет учиться, будет читать!
Он говорил с таким волнением, ибо вспомнил Курослепова.
— Я тоже некультурный человек, — неожиданно признался Шерешевский. — Все мы некультурные! Из меня тоже офицера не выйдет. Я старый. Война мне не по душе, я хочу быть юристом. А этот? — Он бесцеремонно показал на Рябоконя. — Бабник! Чему он научит своих бойцов?
— Не понимаю, Шерешевский! Всех ты ругаешь, ворчишь…
— И тебя ругаю, — усмехнулся Шерешевский. — Ты будешь офицером. Несомненно!
Романцов сидел с неподвижным лицом. Он не понимал, шутит Шерешевский или говорит серьезно.
— Ты думаешь о войне, а не о мамзелях, как Рябоконь, не о второй тарелке супа, как Волков, не о семье и кружке пива, как я…