Катя вышла из-за ширмы в знакомой уже Романцову светло-голубой кофточке с синим галстуком, в синей юбке и, чувствуя, как она хороша, села в кресло напротив Романцова, спокойно улыбнулась.
— «У меня было храброе детство, — продолжал он, опуская глаза. — Я плавал на Волге, тонул, ходил по лесам на охоту с дядей Степой, катался на лыжах с гор. Это была до некоторой степени школа храбрости. Но все ли юноши прошли такую школу?»
— Значит, и я могу стать храброй?
— Вы и так храбрая.
— А ночью реву белугой! — лукаво усмехнулась Катя.
Романцов почувствовал, что не знает, что ответить, и смутился.
— Вот дальше очень интересно, — сказал он быстро. — В двадцать седьмом году Громову пришлось выпрыгнуть с парашютом из самолета, потерпевшего аварию. Слушайте, как точно описано. — И прочитал: — «Я поправил лямки парашюта и тут почувствовал, что у меня сильно горят щеки. Значит, я все время реагировал правильно. Кровь прилила к мозгу. Если человек бледнеет, если у него дрожат ноги и от мозга отливает кровь, значит, он испугался. В такие минуты решения бывают неправильны. А я не испугался и действовал четко и продуманно».
Он вопросительно посмотрел на Катю.
— Действительно точно! Как в учебнике, — сказала она серьезно.
Эти серьезные слова не помешали ей тотчас же оглянуться на зеркало и поправить прядь волос на виске.
— А не думаете вы, — сказала Катя, и в ее глазах вспыхнули насмешливые огоньки, которых обычно опасался Романцов, — что уж очень легко таким способом воспитывать храбрецов? Достаточно открыть где-нибудь… на Волге «школу храбрости»! Пожалуй, и Михал Михалыч Громов не раз в жизни бледнел, может быть, даже плакал от страха. Не одна же я реву ночью, если близко упадет снаряд!
— Это пока материал. Я подумаю… — неуверенно сказал Романцов.
В коридоре затрещал звонок, послышались тяжелые шаги Насти. Скрипуче взвизгнула входная дверь. Затем что-то загремело — видимо, упал велосипед, — и раздался звонкий смех. Миг — и в комнату влетели две девушки.
Настя уже успела с возмущением сообщить им, что у Кати сидит «какой-то сержант». С любопытством взглянув на Романцова, они бросились обнимать Катю.
— А мы тебя хотели позвать в кино! — с притворным огорчением сказала пухлая, круглолицая девушка.
— Я не пойду! — Голос Кати почему-то звучал сердито.
— Понимаю, что не пойдешь! — протянула девушка и, не удержавшись, фыркнула, бросив пристальный взгляд на Романцова.
— Знакомьтесь! Это мои подруги по институту…
— И по торфу! Маня Ливеровская! — Круглолицая девушка сделала строгое лицо и протянула вскочившему Романцову мягкую руку.
— Лиза Кудрявцева!
Романцов поклонился другой девушке, худенькой, черноволосой, с тонкими злыми губами. Она была красивая, но Романцов уже месяц видел перед собою только одну Катю…
Они танцевали в узком проходе между диваном и зеркальным шкафом, натыкаясь на углы, толкаясь, смеясь, и Кате приходилось насильно заставлять Романцова приглашать Маню и Лизу.
Он ушел от Кати в двенадцать часов, отлично зная, что не попадет на трамвай и ему придется идти пешком на Охту. Он больше не читал ей рассуждений Громова о храбрости, но, признаться, не жалел об этом.
Полковник Утков вызвал к себе Романцова.
Плотно усевшись в мягком кресле у окна, полковник задумчиво курил. Молча кивнув Романцову, он указал на стул.
Ветер с Невы раздувал белую кисею занавески, и она поднималась и опускалась, как крыло чайки.
За ширмой сидел какой-то военный, и Романцов, рассеянно взглянув на его спину, подумал: «Адъютант…» Ему казалось, что полковник помимо уроков тактики непрерывно занимается составлением каких-то докладов.
А полковник Утков любил откровенные беседы с умными людьми, смех и песни, молодое кавказское вино. До ранения он был отличным лыжником. Теперь ему действительно часто приходилось составлять доклады, и, принимая из рук адъютанта папку с делами, он горестно думал: «Ну, старичок, только это тебе и осталось в жизни». И, глядя сейчас на Романцова, он знал, что скоро этот юноша уйдет на фронт уже офицером. В первом же бою он забудет доклады, схемы, конспекты. И если в душе его останется живое, умное, новое слово о войне, услышанное от полковника, и если это слово поможет ему в бою, старик будет счастлив, старику больше ничего не надо…
— Скажите, сержант, а откуда возникла у вас мысль, что на вражеские позиции надо теперь бросать под прикрытием мощного огня лишь мелкие группы пехоты? — спросил полковник.