— Это ты к чему?
— А к тому, что на близком расстоянии пропорции путаются. Может, внуки наши прочтут историю без прикрас и узнают, где право, где лево.
— А пока, значит, в полоне сидеть? — с горечью сказал Пахомов.
— Хочется, так сиди! — зло фыркнула Устинья Ивановна и быстро ушла…
Ежевечерне Пахомов нашептывал ей с беспросветным унынием:
— Какая была держава, какая армия!
— А мы с тобою теперь и держава, и армия, — сказала Устинья Ивановна, и были слова эти самой твердой чеканки.
Но Пахомов предпочитал слушать не ее — себя.
— Русь в татаро-монгольском полоне была, теперь в немецкий угодила…
— Э! — хмыкнула Устинья Ивановна. — «Сдюжим!», как сказал недавно по радио граф Алексей Николаевич Толстой.
— Где ж это тебе довелось слушать по радио Алексея Николаевича? — прищурился Пахомов.
Не смутившись, Устинья Ивановна пошутила:
— Край у нас лесисто-болотистый. «Там чудеса: там леший бродит, русалка на ветвях сидит…» В чащобе леший ухает.
— Сдюжим? — спросил себя Пахомов. — Нет? — Ему было не легко сказать, но он сказал: — Нет! В полоне… Без армии уже не подняться.
Откинувшись плечами на стенку клети, да так, что доски захрустели, Устинья Ивановна расхохоталась.
— Это я в полон пойду? Я?.. Дудки! Помню, мать моя на четвертом десятке взялась за грамоту, осенним вечером при лучине открыла букварь и прочитала вслух по слогам: «Мы не рабы… Рабы не мы». Вот и запали вещие слова с того вечера в душу, а было мне тогда шесть годков. Ха! На плаху взойду! — гневно добавила она.
— Однако…
— А чего «однако»? — Устинья Ивановна быстро вскипала и так же моментально отходила. — Однако, что при немцах живу мирно и бабам помогаю рожать? Да? Ремесло такое… Однако, что самогон в бане варю? Грешна, люблю опрокинуть рюмку под малосольный огурец! Опять же спирта в аптечке нету, а самогон тройной перегонки горит, подлец!.. Однако, что с тобою сплю? Эх, комиссар, я ж баба румяная!..
— Эдак каждый найдет себе оправдание.
— Ты уже нашел: контузия.
— Да не в контузии дело, — с досадой возразил Пахомов, — а в том, что все рухнуло, все рассыпалось. Пепелище!.. Как это в «Слове о полку Игореве»?.. «О русская земля, уже за шеломянем еси!»
— За Шелонью еси, — подхватила Устинья Ивановна и, заметив недоумение Пахомова, объяснила: — Это у нас река Шелонь… Омутистая! В омутах водяной затаился, русалки резвятся. Колдовство! — И, потянувшись, засмеялась.
Она смеялась грубо, раздувая ноздри, но иногда как бы всхлипывала, и это всхлипывание звучало по-детски трогательно, и Пахомов умилялся, прощал Устинье Ивановне развязные, какие-то судорожные манеры, властный тон, матерщину, какой она не раз при нем потчевала не только пациентов, но и тетю Клаву.
— И ты русалка? — улыбнулся Пахомов.
— Я ведьма, — серьезно ответила Устинья Ивановна.
Как-то за вечерним чаепитием, сидя у самовара, Устинья Ивановна взглянула в окно и с досадой поморщилась:
— Ну-у, полицай пожаловал. Черт несет!
По тропинке от озера к дому ехал верхоконный.
— Кузьма Зуйков! Была я народным заседателем в суде, схлопотала ему три года за злостное хулиганство.
— Теперь он припомнит тебе эти три года, — сказал Пахомов.
— Самогоном откуплюсь, — успокоила его Устинья Ивановна и в самом деле попросила тетю Клаву принести с погреба бутыль.
У пышноусого Кузьмы был обиженный вид, словно он забыл, что приглашен в воскресенье на именинный пирог, и плотно пообедал дома.
Поздоровался он с Пахомовым без удивления, — конечно, знал, что Устинья Ивановна взяла в дом мужчину.
— Ну, что там, в райцентре? — спросила хозяйка.
Полицай выпил, пососал усы.
— Обстановка проясняется. Библиотеку закрыли, а книги — в костер! Дом культуры закрыли. Сельскохозяйственное училище эдаким же манером.
— Не ценили Советскую власть! — вырвалось у Пахомова.
— Не за что было ее ценить, — вольно усмехнулась Устинья Ивановна и предложила гостю очередную стопку самогона.
Посмотрев на себя со стороны, Пахомов со стыдом признал, что его, так сказать, не шокирует соседство немецкого полицая, что упоминания в разговоре о комендатуре, старостах, обер-лейтенанте не возмущают, а нагоняют тоску…
— Чем же твой намерен заняться при нонешнем положении? — вдруг кивнул на Пахомова полицай.
— В попы пойдет, — беспощадно распорядилась судьбою Пахомова Устинья Ивановна. — В Отрадном церковь открывают. С благосклонного разрешения немецких властей.
— Да, да, да… Дело не пыльное, — согласился гость, — но ведь требуется надлежащая квалификация.