— Ладно! У меня следующий урок в пятом классе рисование, так что Ноги и Кота могут пойти со мной, если пообещают, что будут сидеть в классе тихо, как мышки. И пусть возьмут с собой тапочки!
Ноги и Кота согласились с условиями таты, и я поспешила принести верхнюю одежду.
В школу!
Взрослые говорят «это близко» иногда и про такие места, куда идти долго, и на полпути уже чувствуешь, что приближается старость, и если тебя сейчас же не возьмут на руки или не посадят на плечи, тебе угрожает смерть. Такими обманчивыми «близко» местами были автобусные остановки на Лихуласком и Пярнуском шоссе, магазин в Лайтсе и находящаяся возле хутора Вауну ландышевая поляна, куда мы с мамой ходили собирать цветы. Но то, что школа находилась близко от нас, было истинной правдой.
Стоит выйти из двери дома, как сразу видишь школу, выглядывающую между деревьями, — у неё была розовато-белая юбка и коричневая блуза, а на голове серебристая жестяная шапка, и от этого дом выглядел деловым и вдумчивым.
Когда, выйдя из нашего дома, доходишь до его угла, на тебя смотрят серебристые ивы — большие деревья с корявыми стволами и с похожими на килек серебристыми листочками. Затем надо пройти несколько шагов по просёлочной дороге, с одной стороны которой растут сиреневые кусты и находится миленький лягушачий прудик, а с другой — речная плотина. У реки растут высокие стройные ясени и плакучие берёзы с бело-чёрными стволами.
Дорога была хорошей потому, что по дороге в школу дети могли весело шлёпать по лужам так, что только брызги летели, конечно, если на ногах были резиновые сапоги или валенки с галошами. Взрослым, у которых резиновых сапог не было, приходилось перескакивать через грязные лужи. Едва успеешь прошлёпать через две-три лужи, как уже подходишь к ограде. На перекрёстке дорог, идущих вдоль ограды и к школе, были такие хорошие большие лужи, в которых можно пускать и топить кораблики из ореховой скорлупы. Затем, через десяток шагов, оказываешься перед дверью школы между большущими липами. Открывать эту дверь было весьма трудно, потому что дверной ручкой у неё служила кривая железяка. Со времен баронской усадьбы! В деревне про школу иногда говорили «усадьба», потому что до большой войны тут жили помещики фон Бремены. Слово «помещик» казалось мне старым-престарым и относилось больше к сказкам, чем к нашей школе. Возле винтовой лестницы на чердак большим мальчикам нравилось пугать девочек тем, что вот-вот появится приведение старого фон Бремена и сунет их в мешок. Мама сказала, что это глупость, потому что с Бременами не связано никакой страшной истории, из-за которой кто-то из семейства Бременов стал бы появляться в виде приведения. Бремены переселились из Эстонии ещё до войны, сразу после того, как Гитлер позвал немцев на родину. Немцы тогда сделали с русскими такой договор, что разделят всю Европу между собой, но потом и те, и другие стали жадничать и сцепились друг с другом, и причинили много зла всем народам. И Эстонии тоже: сюда вторглись русские, потом немцы — и обзывали друг друга оккупантами, а себя называли освободителями…
Но как бы там ни было, а время от времени обнаруживали кого-нибудь из мальчишек на чердаке, ищущим шкатулку с сокровищами, или в подвале, пытающегося найти подземный ход… Кому была охота верить, что большую таинственную каменную камеру встроили в высокий холм просто-напросто для того, чтобы хранить там бидоны с молоком и кадочки с маслом, — гораздо привлекательнее было думать, что если все-таки хорошенько поискать, то по подземному ходу можно выйти от подвальный горки прямо в Лейтсе! И сама подвальная горка была приятным местом: весной там можно было играть в прятки и другие игры, а зимой съезжать с неё на лыжах и санках, и ветер свистел в ушах, а под горкой яблони, растопырив ветки, пытались сорвать с тебя шапку, если не пригнёшься вовремя. Ранней осенью и весной учителя часто приводили школьников во время уроков на подвальную горку. Сидя на травке, было хорошо читать, петь или рисовать. Тата иной раз проводил на подвальной горке репетиции оркестра мандолин — тогда вся деревня слушала дрожащее звучание этих особых струнных инструментов.
Но когда стаивал снег, горка выглядела очень неряшливой: грязный склон с прошлогодней травой не был привлекательным. Галоши и без того делались такими грязными, что приходилось долго вытирать ноги на специальном коврике перед дверью, да ещё для уверенности скрести подошвы о металлическую скребку. Металлическая скребка тоже была со времен усадьбы, как и красивый паркет с узором на втором этаже, похожим на рыбий хвост. Даже огромные белые куски парафина, с которых школьная уборщица тётя Анни длинным острым ножом соскабливала на паркет хлопья, остались после помещиков. Когда весь паркет был покрыт этими белыми хлопьями, тётя Анни натирала его большой тряпкой, а тем детям, у которых были на ногах шерстяные носки или тапочки с очень чистыми войлочными подошвами, разрешалось в зале скользить по паркету, сколько душе угодно, — когда скользили, парафин впитывался в паркет, и пол становился ещё более скользким.