И вот сегодня егеря притащили в манор двух окровавленных подростков, которые умудрились накрошить почти тридцать этих отщепенцев. Вдвоем. Раздев обоих почти догола, егеря хотели уже приступить к своей «забаве», когда появилась Безумная Белла.
И вот девочка содрогается под круциатусом, приносящим невероятные страдания, но не кричит. Молчит и смотрит с ненавистью. В этот момент в голове разведчика что-то щелкнуло, и он пригляделся к девочке. Ее губы шевелились, но это была не молитва. Приглядевшись, разведчик начал читать по губам: «Это есть наш последний… и решительный…»
Девочка, у которой болела каждая клеточка и страшно болела, пела «Интернационал», причем пела по-русски. У того, кого знали здесь под фамилией Долохов, задрожали руки. Тварь пытала русскую девочку. Не добившись ничего от девочки, Безумная Белла принялась резать ее ножом. На все это с ужасом смотрел ее парень. То, что это именно ее возлюбленный, было хорошо видно по тому, как медленно седели его волосы.
Сильно избив и изрезав ножом окровавленное тело, Безумная Белла выдернула палочку и кричала о том, что сейчас убьет эту девочку. Сердце Долохова уже билось так, что ощущалось в горле, но в этот миг произошло то, что поставило точку в мучениях разведчика. Девочка подняла голову и заговорила. И такой силой веяло от каждого ее слова, такой верой в победу, верой в свой народ, что Долохов не выдержал.
В жизни каждого разведчика наступает такой момент, когда нужно выбрать — продолжить выполнение задания или остаться человеком. Выматерившись и выхватив палочку, разведчик послал целый веер заклинаний в Беллу и всех, кто присутствовал при пытках, надежно переводя их в разряд бездушных тел. Затем он снял парня и девушку со стены, обнял обоих, не боясь запачкаться в крови, и сжал порт-ключ экстренной эвакуации.
Комментарий к Ты только не взорвись на полдороге
* Использована последняя речь Зои Космодемьянской
========== Товарищ сердце ==========
Комментарий к Товарищ сердце
В этой реальности история пошла другим путем и СССР существует.
— Твою мать, Дольский! С какого чертополоха ты влетаешь сюда экстренным, да еще и с детьми? — бушевал пожилой мужчина в генеральской форме. — Что это за дети? Почему они в таком состоянии и седые? Доктора чуть сами не поседели, когда этот натюрморт увидели!
— Виктор Семеныч, эта девочка наша, понимаете? Наша! Ее пытали, а она пела «Интернационал»! Ее убивали, а она угрожала им Сталиным! Не Романченко, а Сталиным! Дайте Омут, я не смогу передать это! — вытирал внезапно заслезившиеся глаза Антон Дольский.
Слив воспоминания в Омут памяти, Антон дрожащими руками попытался налить себе воды, когда подуспокоившийся генерал, не первый год знавший этого разведчика, поставил перед ним стакан с отчетливым запахом спирта. Видеть, как матерого разведчика трясет, было непривычно. Даже для генерала. «Да что ж такого там произошло?!» — раздраженно подумал генерал и опустил голову в Омут.
Дольский пил водку, как воду. Увиденное в маноре все еще стояло перед его глазами. Никогда Антон не мог представить, что увидит своими глазами страшные картины Великой Отечественной. Что рассказы деда о казненных фашистами детях станут реальностью. Именно слова девочки, совсем ребенка, которая шла на смерть и почти из петли угрожала Пожирателям расплатой, вынудили его поступить, как советский* человек.
Генерал из Омута буквально вывалился. Посмотрев на Антона безумными глазами, он присосался к бутылке водки, потребляя ее прямо из горлышка. Высосав полбутылки, Виктор Семенович поднялся со стула и глухо произнес:
— Все ты правильно сделал, Антон. Ты прав, это наша девочка, а мы воюем исключительно ради наших девочек и мальчиков. Выяснить бы, как ее зовут и как она оказалась в том аду.
— Это Гермиона Грейнджер, возлюбленная Гарри Поттера. А второй — это Поттер. Их взяли, когда они уничтожили змею Лорда. Отстреливались до последнего, штук тридцать врагов положили. Героические ребята.
— Как англичанка Гермиона Грейнджер стала русской девочкой, вот что мне непонятно… Ладно, когда доктора их вылечат, спросим. Да еще и эти ее слова…
— Как будто окунулся в ту войну, вот честно.
— Я помню ту войну, Антон. Девочка будто сошла с газет о героях-подпольщиках. Но такого не может быть.
— Может, волхвы что-то знают?
— В любом случае, это наше дело, а вот Англия теперь станет делом ГРУ. Лича нам только не хватало, как будто и так проблем мало.
— А что лимонники?
— Тихарятся и уходят в несознанку. Их граждан убивают, а они делают невинное лицо, представляешь?
— Не очень, честно говоря.
— Ты метку деактивировал? Молодец. Иди к эскулапам, они тебя заждались. В себя придешь, будешь курировать своих крестников.
— Есть, понял.
***
Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Ощутив себя обнаженной, Гермиона, попыталась распахнуть глаза, но сразу это не получилось. Паника затопила девушку, и она прохрипела:
— Гарри… Гарри…
— Все хорошо, милая, — раздался женский голос, полный теплоты и какой-то запредельной доброты. — Здесь твой суженый, не проснулся он еще.
— Где я… — прошептала Гермиона, только сейчас сообразившая, что они говорят по-русски.
— В Москве, девонька, в госпитале ты, — чья-то рука погладила по голове. — Ох и настрадалась ты, моя хорошая. Ну да ничего, доктора тебя на ноги поставят, и следа не останется.
«Дома». От осознания того, что она среди своих, в родной для Ирины стране, Гермиона заплакала. Голоса еще не было, а слезы текли по лицу и никак не хотели останавливаться. Они дома, они выжили. Их спасли. «Наши». Как много это слово значит для вот таких детей. Невыразимо много. Часто весь мир, вся жизнь в одном этом слове.
Прошло еще немного времени, и откуда-то рядом послышалось хриплое:
— Гермиона…
— Я здесь, я рядом, любимый, — надсаживая горло, хрипела девушка.
— Все хорошо, касатик, — раздался тот же голос, полный доброты и тепла. — Теперь все хорошо будет.
Гермиона почувствовала, как ее руку взяли и положили на руку Гарри, потому что ладошка немедленно сжалась, даря девушке покой.
— Потерпите, дети, скоро вас вылечат, и вы будете вместе. А пока спите.
Сон укрыл нежным покрывалом Гермиону. И в этом своем сне она, смеясь, бежала за Гарри по горячему песку, иногда вступая в набегающие волны.
Гарри засыпал счастливым. Она жива. Хоть он не понимал, о чем говорит женщина, но главное — он услышал голос Гермионы. Не важно, что он такой же хриплый, важно, что он есть. Она жива.
— Как дети?
— Идут на поправку, завтра можно разрешать говорить и вставать. Девочку залатали, шрамов не останется, она совсем юная, зачем ей шрамы? У мальчика застарелых травм полно, издевались над пацаном в детстве, что смогли — поправили, ну да для него не страшно. Пацан же.
— Что ты думаешь по поводу девочки?
— У нее есть отметка… В общем, вполне возможно, что это вселение души нашей девочки в погибшую. Тогда вполне можно объяснить и ее речь, и то, что ты мне в Омуте показал. Скорее всего, там она была подпольщицей… Ну и сам понимаешь.
— Т-т-твою же, два раза пройти через одно и то же… А что пацан?
— Обыкновенный пацан, просто любит ее всем сердцем, вишь как поседел…
— Да, обыкновенные пацаны в семнадцать лет не седеют… Ладно, пойдем к ним? Хоть посмотрю на них, когда они не кровавое месиво.
***
— Здравствуйте, Гермиона. Как вас звали до смерти?
— Ирина, — улыбнулась девушка.
— Вас не удивляет, что я об этом спросил?
— Нет, это вполне логично, хоть и необыкновенно. Папа говорил, что нет таких тайн, которые не раскрываются перед государственной безопасностью.
— Папа у вас был из рядов?
— Да, капитан ГУГБ НКВД Евстигнеев.