И все же, несколько дней спустя, ему сообщили об отказе в приеме. И дело было не в нем, а в Лене. В КГБ требовали, чтобы не только их сотрудники, но и их жены были стопроцентно здоровы. В противном случае, они могли быть уязвимы к попыткам их завербовать, так как во многих западных странах уровень медицины был намного выше, чем в СССР. Врач из медкомиссии КГБ обнаружил у Лены кисту, что и послужило причиной отказа. Сергей немедленно повел ее к другому врачу, который, в свою очередь, заключил, что Лена абсолютно здорова. Вооруженный новыми результатами осмотра, Сергей тут же связался с уже прикормленной матерью медсестрой, но та была не в состоянии поменять первый диагноз. Она лишь посоветовала обратиться непосредственно к председателю медкомиссии, которым, по ее словам, была довольно тщеславная дама. Сергей помчался прямо к ней в кабинет и ворвался туда, невзирая на протесты секретарши. Председатель медкомиссии как раз проводила совещание. Упав на колени в присутствии находившихся там врачей, Сергей стал умолять их начальницу о снисхождении. "Я знал, что, поступая так, подыгрываю ее тщеславию, еще больше возвышая ее в глазах коллег". Он стал объяснять, что вся его карьера может быть разрушена из-за одного неправильного диагноза, и только она в силах его спасти. Уже через час упоминание о кисте было удалено из истории болезни его жены.
После этого Сергей тут же отправился к замдиректора НИИРП полковнику Владимиру Григорьевичу Митяеву, который ранее сообщил ему об отказе, и все ему рассказал. И то, как Ревмира подкупила медсестру, и то, как он уговорил медицинскую начальницу поменять диагноз в истории болезни Лены. Вот как Сергей описывал то, что произошло потом.
«Дальнейшее демонстрирует разницу между американскими чиновниками и их коллегами из КГБ. В США мне со скандалом влепили бы выговор за дачу взятки сотруднику медкомиссии и соучастии в фальсификации записей в истории болезни, тем более, что я во всем этом признался. Митяев же встал из-за стола, пожал мне руку и сказал: «Сергей Олегович, я даю Вашему заявлению о приеме в Краснознаменный Институт зеленую улицу. За все годы моей работы, Вы первый, кому удалось такое провернуть. Из Вас получится хороший разведчик». Он был впечатлен находчивостью, которую я проявил при достижении поставленной цели».
5
В 1984 году Краснознамённый Институт, учебное заведение КГБ по подготовке офицеров разведки, включал четыре комплекса корпусов, расположенных в Подмосковье. Это были строго засекреченные объекты, а разглашение их адресов считалось государственной изменой. Каждый комплекс находился в лесу и был огорожен колючей проволокой с табличками "Проход строго запрещен". Каждый задержанный патрулем внутри периметра подвергался аресту и допросу, а его имя вносилось в "чёрные списки" местной милиции. Администрация института занимала здание в самом большом комплексе в районе деревни Челобить-ево, к северу от Москвы. Ежегодный набор составлял всего триста человек, собранных из всех подразделений КГБ Советского Союза. Конкурс был очень высокий, так как окончание института практически гарантировало назначение за границу. С самого начала Сергей отметил, что многие из его сокурсников были детьми гебешных начальников или партийных бонз. Позже вокруг института разгорелся скандал, когда выяснилось, что один из генералов, принимавших решения о приёме, брал взятки.
Программа обучения занимала от одного года до трёх лет, в зависимости от уровня владения иностранными языками и профессионального опыта студента. Так как Сергей довольно хорошо владел английским и французским, а также проработал аналитиком в НИИРПе пять лет, его зачислили на одногодичную программу. Сразу после зачисления каждый студент получал фальшивые документы и легенду. Считалось, что удобнее менять только фамилию и Сергей Третьяков стал Сергеем Турановым. Новые имена и биографии служили не для защиты личных данных студентов, а просто для того, чтобы они привыкали к работе на нелегальном положении.