…В середине декабря офицеров вызвали на совещание в штаб батальона. Комбат задержался в дивизии, и его пришлось ожидать.
В широком коридоре бывшей монастырской гостиницы безбожно дымили папиросами молодые офицеры.
— Не знаете, о чем говорить будут? — спросил кто-то.
— Будут тэбе объяснять, как обеспечить чистоту в казарме, и особенно — в тумбочках. Неисчерпаемая тематика! — оказал Артанян.
— А я слышал, что приказ министра…
— О сокращении рабочего дня?.. Вот еще часик подождем и на совещании часик — и как раз четырнадцать часов уплотненного времени!
— Беззаконие. Закон, — сказал Лобастов. — Мы не где-нибудь, а в армии. — Он, старый взводный, сказал это с удовольствием правонарушителя, знакомого с кодексом.
Климов улыбнулся. Влюбленный в суровую военную красоту, он верил, что все это говорится лишь в шутку.
— Нет, приказ важный, — возразил Артаняну лейтенант Борюк, до этого не проронивший ни слова. — Насчет противоатомной подготовки. У саперов читали.
Борюк был командиром первого взвода и парторгом в роте Ермакова. Был вместо ротного замполита. Климов слышал, что он на «ты» с Ермаковым, и это внушало уважение, как и весь его диковатый облик запорожского казака: смуглое лицо, орлиный, с горбинкой, нос и челка черных прямых волос, косо опустившаяся до бровей. Все в нем было правильно и по-военному красиво. Где-то в душе Климов даже пожалел, что не сошелся поближе с этим человеком, а выбрал друзей немножко «вольнодумцев».
Как бы в подтверждение важных слов Борюка, со двора донесся шум круто затормозившей машины. Через минуту в коридоре громко хлопнула входная дверь.
— Вот он, появился наш термоядерный комбат! — тихо сказал Артанян. — Тэлега застрял…
Климов опять улыбнулся. Майор Бархатов — солидный и деловитый — шел к офицерам, сжимая под мышкой черную кожаную папку. Все смотрели на комбата и на его папку. Никто не ожидал добра от этой папки…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Новенькую кожаную папку майора Бархатова взводные, с легкой руки Артаняна, окрестили «атомной». Папка символизировала перестройку штабной работы соответственно требованиям века.
В батальоне ожидали каких-то перемен, а пока, отвечая Климову, капитан Ермаков говорил с кисловатой улыбкой:
— И паровоз когда-то считали чудом, и даже тарантас в свое время был новшеством…
Климов окончил военное училище с дипломом техника радиолинейной аппаратуры, а теперь ему пришлось принять обыкновенный «проволочный» взвод. Железная гора телефонных катушек, едва вместившихся в ротную кладовую, поразила его так, словно он увидел ожившего мамонта.
— Не огорчайтесь! — заверил Климова капитан. — Эти железные старушки еще тянут свое во всех армиях… Когда станете полковником, будете вспоминать о них, как старые конники вспоминают о кавалерийской лошади…
Климов знал: старое оружие можно сдать в музей, но осквернять пренебрежением нельзя. Тем более, что новую технику в Болотинске ожидали не скоро.
— Главное — это люди, — сказал капитан весело. — Запомните, Климов. В первую очередь вы техник человеческих душ. Почти как писатель, а может быть, и больше. Не каждый романист пойдет на смерть, плечом к плечу со своими героями. А взводный со своими солдатами пойдет — и с «положительными» и с «отрицательными».
С усердием новичка Климов втягивался в службу. Он успел запомнить лица своих солдат, и ему казалось, что он узнал их души. Он заучил по списку их имена и фамилии — и думал уже, что знает одинаково их прошлое и будущее. О настоящем он не беспокоился. Когда на занятиях в поле он бежал по лыжне впереди своего взвода или на строевом плацу следил, как маршируют его солдаты, ему казалось, что каждый из этих ребят испытывает такую же радость, такое же удовольствие, как и он сам…
После обеда солдаты спали. И сонные они не были похожи друг на друга, ибо во сне нельзя равняться на правофлангового и нельзя видеть одинаковых, предусмотренных снов. Если кто-нибудь спал, вытянув руки «по швам», так это по собственному желанию, а не по приказу.
Но вот — протяжная команда дежурного: «Ро-та — па-ад-ем!» И сотня лиц похожи одно на другое в мгновенной муке пробуждения.
В разных концах казармы, перебивая друг друга, команду тренированными голосами повторяли сержанты:
— Первое отделение — подъем!
— Вта-арое!..
— Третий взвод — поднимайсь!
Заскрипели железные сетки кроватей, раздался грохот сапог. Дневальные успели открыть форточки, и морозный воздух, клубясь, бил в помещение, разгоняя устоявшееся тепло казармы. Солдаты в белых нательных рубахах, с карабинами и автоматами, строились в проходе между койками.