Табуретке невелика цена, если со всех сторон к тебе вплотную подступают койки, в том числе и твоя, пустая, с самым толстым в роте ватным тюфяком!
Ночью дневального некому беспокоить. Никитенко, пожалуй, смог бы уснуть и на табуретке, но дневальному даже сидя спать не дозволяется.
От дверей заметно тянет холодом. Тело почему-то начинает зябнуть от колен: верно, потому, что они слишком выставлены и с них сползают полы шинели. Пройтись, что ли? Но оторваться от табуретки невозможно. Пускай себе зябнут колени! От них по всему телу распространяется легкий, приятный такой озноб. И если зажмурить глаза, то сразу увидишь большую печь в мамкиной хате, а с печи, наружу рыжей овчиной, свисает старый нагревшийся тулуп. Вот бы его сюда — хотя бы и в ненагретом виде!..
Однако такие видения до добра не доведут: в лучшем случае — наделаешь, грохоту, свалившись с табуретки, в худшем — тебя разбудит дежурный по батальону. Не то что о мамкиной печи, но даже и о нарах военкоматского пересыльного пункта опасно думать дневальному. Уснешь, в миг уснешь! О чем же думать?
Лейтенант Климов, уходя из казармы, сказал:
— Напоминаю: главное — распорядок дня. Секунда в секунду.
Что ж! Распорядок — это служебная тема. На эту тему можно думать. Если вздремнешь случайно — не так совестно… Итак — распорядок, то есть режим…
Режим — такая штука, от которой толстый народ худеет, а тощий прибавляет в весе. Хотя бы и без домашнего питания!.. За четыре месяца службы улетело девять кило. По два с лишком в месяц. Да что там «в месяц»! При желании можно сосчитать, в какие именно часы исчезают из человека живые килограммы! Что касается Никитенко, то он был уверен, что все девять кило потерял в первой половине дня, то есть до обеда. Каких только мук ни приходилось натерпеться, прежде чем настанет эта долгожданная обеденная пора!..
Во-первых, утренний подъем. По будням — в шесть, по воскресеньям часом позже. Сколько хороших снов снилось новобранцу, и ни одного не удалось досмотреть до конца! Это похуже, чем обрыв киноленты в районном клубе. Там ты кричишь механику: «Сапожник!» А здесь кричат на тебя же: «Шевелись! Не задерживай! Бегом марш!..» Спросонья с трудом угадываешь в сапоги, штаны застегиваешь на ходу. «Бегом, Никитенко!» — и ты силишься быстрей переставлять ноги, торопишься принимать новую муку — утреннюю зарядку… Полусонного, в одной рубахе тебя гонят на мороз, на двор, где снова заставляют бегать и вытворять ногами и руками различные жесты…
После зарядки — умывание, заправка коек и утренний осмотр. Здесь, если и потерял в весе, то немного: граммов по сто на каждое мероприятие. Умываться сержант заставляет до пояса, но ему не всегда уследить: иногда почешешь для виду сухими пальцами возле пупа — и достаточно.
На утреннем осмотре все построено на нервах. Сержант оглядит тебя с ног до головы. Из-за пуговицы, которая плохо блестит, можно слопать «рябчика», то есть наряд вне очереди.
…Нет, не все ему не нравилось. Даже в той тяжелой дообеденной половине бывали часы светлые. Что плохого скажешь, например, о политических занятиях или информациях? В теплой комнате расскажут тебе о целом белом свете и твоих важных солдатских задачах. Послушаешь — и такое вдруг желание возникнет выйти в отличники!..
Потом он вспомнил телефонный класс. Ох, этот класс! Табуретки там мягче, что ли?.. На столе перед лейтенантом Климовым черный блестящий каркас телефонного аппарата, будто маленькое анатомированное животное. «Как вспоротый кролик», — думает Никитенко. Обнаженные внутренности: разноцветные жилки проводников, белая чашечка звонка, пластинки, винтики… Хорошо рассказывает лейтенант! И даже половицы не скрипят, когда он ходит по классу…
Дневальный улыбается. Он все еще уверен, что ему удалось обмануть сон. Он бдителен даже спящий: если б он увидел что-нибудь необычайное — мамкину хату, родное село, себя в штатской одежде — он проснулся бы. Он понял бы, что это сон. Но ему снилась служба — ничего необычайного: все, что происходило совсем недавно — сегодня, вчера, неделю назад…
Вот и писарь Крынкин повторяет обидную фразу:
— Мало он тебе влепил, твой взводный!..
Никитенко ничего не ответил писарю — только усмехнулся. Этот рыжий ефрейтор из штаба еще услышит, как выполняет службу дневальный Никитенко.
«Рота! На вечернюю поверку!» — командует бравый дневальный, и Крынкин только выпучивает глаза, удивляясь громкому, уверенному голосу.