Старуха верила хорошим словам Вадима и только одного не могла взять в толк: как это сам он, такой молоденький, собрался долго служить — всю жизнь!
…Портрет девушки — школьницы с золотистыми косичками — уже четвертый месяц был в полированной рамке. Стертые углы коричневатой фотографии спрятались за овальным вырезом. Четыре месяца! Они казались Климову и долгими, и быстрыми сразу, потому что многое успели в себя вместить. В ряду этого многого — два обстоятельства: отъезд капитана Ермакова и молчание Маши. С мыслями о ней было связано первое ощущение тех изменений, которые коснулись его самого…
Склонившись над столом, Климов задумчиво всматривался в улыбчивое девчоночье лицо. Хотел рассказать, поделиться чем-то важным и словно впервые увидел, что перед ним школьница, девочка.
Вспомнилось ее последнее письмо. В нем были стихи о рыцаре, ускакавшем в дальние страны, и об испытании разлукой. «Милый Вадик, из-за тебя я стала получать пятерки по военному делу!» Месяц назад это признание развеселило его и он удивился: «Разве девушек тоже учат?..» Месяц назад в его юном мозгу странно уживались научные, в общем, представления о современной, массовой, атомной войне и романтика самопожертвования избранных героев.
Теперь он вдруг подумал о том, что последнее ее письмо написано с усмешкой — холодной усмешкой отчуждения. Не отступаясь от своих мыслей, он вглядывался в ее лицо: «Вот и на губах у нее тоже усмешка… Раньше я не замечал ее. Раньше я замечал, что они очень выпуклые, ее губы… Эту фотокарточку хочется целовать…»
Мгновенно нахлынули воспоминания, от которых он удерживался, которых не хотел… Пылающее лицо Маши… Рассыпанное на подушке золото коротких подрезанных волос. И голубые, как круглые кусочки весеннего неба, глаза — широкие от боли и счастья…
Усилием воли он остановил этот мучительный поток. Надо было, потому что это легче, думать о другой Маше — о школьнице, о девчонке.
Ту, которая в Москве, он сильнее любил; эту, школьницу с косичками, он знал лучше. В его жизни оказалось больше будничной прозы, чем он ожидал, и, наверное, больше, чем ожидала та Маша, которая в Москве…
Он был далек от разочарования. Пожилой, умудренный опытом службы майор Бархатов лично и с большим умением опекал молодого лейтенанта. Узнав о случае с боевым карабином, позабытом в сарае для лыж, майор поговорил с лейтенантом по-деловому и очень мирно.
— В ваших личных качествах я не сомневаюсь. И в старании тоже… Чувствуется, что вы очень много рассказываете солдатам, а с них нужно спрашивать…
Майор в шутку даже пофилософствовал, угадав больное место Климова… Позабыть, оставить в сарае боевое оружие! Анекдот! Жаль, что не присутствует замполит Железин, а то он ввернул бы что-нибудь насчет того, что это тема для пацифистской повести. Врожденное миролюбие! Заманчивый сюжетик! Но… знаете, даже мирные охотники спят, положив под голову ружья… (Климов вспомнил незадачливого «дитыну»: «Ни. У нас дичи нема».) И потом, если судить о миролюбии человечества по вашему увальню Никитенко…
И под конец — снова деловой совет: провести собрание взвода. Обсудить. Мобилизовать. Поговорить толком.
И вот — собрание. Телефонный класс. Черные доски макетов на стенах. Выступают комсомольцы. Присутствуют батальонный замполит майор Железин. Все поглядывают на него и чего-то недоговаривают. Он добрый — все знают, но все равно ждут, когда он уйдет: он предупредил, что побудет на собрании недолго, его вызывают в политотдел.
Солдаты говорят о Никитенко: «Лодырь», «балласт», «тюфяк» — от этих слов толстый парень неуклюже ерзает на табуретке.
— Товарищи! Зачем же оскорбительные выражения? — спрашивает майор Железин. И на его взволнованном, бледном лице смешно подпрыгивают густые брови.
Но ему пора, замполит поглядывает на часы.
— Товарищ Климов, попрошу вас на минуту со мной…
Климов вышел в коридор. Замполит улыбнулся:
— Почему критикуют одного Никитенко? Поговорите шире. На повестке — инспекторская… А народ у вас золотой. И вас любят. Представьте, критикуют Никитенко, а сами на меня поглядывают: мол, во всем виноват этот лодырь, а лейтенант у нас хороший. Советую подумать: за что вас любят солдаты? Сдается мне, что у вас много мягкости. Если любят только за мягкость — это плохо…
«Сам он мягкий, этот майор! — подумал Климов, оставшись один. — Железного в нем — только звездочки на погонах. Мирный человек. Добряк, интеллигент…»
С такими мыслями вернулся на собрание и еще в дверях услышал голос Гребешкова:
— Лейтенант у нас мягкий, а мы этим пользуемся…