Костюмы принимал Лобастов и отчаянно ругался:
— Черт знает, что придумали! Лучше околеть, чем залезать в эту резину!.. А тебе везет: эта инспекторская вымотает хуже лучевой болезни. До кишок проникнут — проникающая радиация!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
За неделю до инспекторской отношения пожилого майора и молодого лейтенанта приобрели характер полного взаимопонимания. Климов убедился, что зря кое-кто в батальоне считал майора формалистом. Он и приказания мог отдавать в дружеском, шутливом тоне.
— Вам привет от капитана Ермакова! — сказал майор однажды вечером.
— Спасибо. Он прислал письмо?
— Нет. Он прислал эшелон со столбами.
— Как?
— А вот так: вашему взводу разгружать. Торопитесь. Эшелон не велик, но к утру платформы должны быть освобождены.
Была холодная туманная ночь. Отощавший снег лежал на земле грязновато-ледяной коркой; в колеях застывали узкие лужицы, тускло отражая зеленые и красные огни товарной станции. На путях тоскливо посвистывал маневровый паровозик.
Совсем рядом из белесой мглы вырастала передняя платформа, высоко нагруженная столбами. Хвост состава терялся за изгибом тупика и поэтому казался бесконечным.
Солдаты в угрюмом молчании, неохотно сбрасывали шинели, готовясь к работе.
На главном пути, стремительно лязгая на стыках, промелькал розовыми окнами пассажирский скорый. «Из Москвы», — подумал Климов. И вспомнил давнишнее обещание Маши приехать в зимние каникулы. Не приехала. Задержали на студенческой конференции по радиоэлектронике. Там — электроника, здесь — столбы!..
Разгрузку начали не торопясь. Выбили боковые стояки, и половина бревен сама скатилась с платформы, грохоча друг о друга и о подмерзшую землю.
Короткий энтузиазм вспыхнул и потух, словно спичка.
— Эге! Само пойдет!..
— Ха-ха! Автоматика!..
Столбы, высоким валом торчавшие вдоль эшелона, предстояло стащить в один, общий штабель. Солдаты умолкли, приглядываясь, с какой стороны ухватиться за скользкое, неошкуренное, тяжелое бревно.
Климов тоже молчал. А душа беспокойно и отчего-то радостно ныла: неужели работенка не по силе? С чего начать, чтобы сразу двинулась проклятая работенка?
Он ничего не придумал. И только крикнул:
— А ну, берись! — и сам наклонился к бревну.
— Зря, товарищ лейтенант, — сказал кто-то сбоку. — Мы и сами… Гимнастерочку замараете — шерстяная…
Работа двинулась медленно, а через полчаса уже казалось, что не туман — холодный и жидкий — стелется вдоль платформы, а клубится пар, словно в бане, вокруг разгоряченных людей. Климов не заметил, когда произошел перелом в их настроении. На перекуре, потный и грязный, он смеялся вместе с солдатами, рассказывая старый анекдот из жизни училища:
— …Товарищ капитан? Пришлите двух курсантищей разгрузить вагончик дровишек!..
После перекура раздался чей-то веселый возглас:
— Глянь, ребята, на бревне — надпись!
Солдаты сошлись на голос, и все вместе разглядели большие буквы, намалеванные известью на оструганном боку необыкновенно толстого бревна: «Найкращему солдату Никитенке найкращее дерево Заозерного леса. От земляков». Надпись вызвала новый смех и новые шутки.
— Вот, Никитенко и в красавцы угодил!
— Не иначе, медведи в земляки его записали…
— А бревнышко, братцы, взводом не подымешь: сказано — именной подарочек!..
И вдруг все замолчали. Никитенко, стоявший позади, решительно протиснулся к бревну, нагнулся, облапил ручищами круглую талию дерева и, даже не крякнув, оторвал его от земли и потащил, выпятив живот и растопырив ноги, к общему штабелю.
— Вот это да!
— Как невесту обнял!..
И солдаты уже не смеялись, восхищенные могучим проворством товарища…
Ночью в Болотинск вернулись скворцы. На рассвете за окном раздался их радостный песенный говорок, а позднее, когда Климов уходил на службу, он увидел на голой березе черноперую птичью пару, счастливо хлопотавшую вокруг скворечни.
За калиткой булыжная мостовая блестела, умытая водой и солнцем; в полных кюветах плыли щепки и прошлогодние листья; земля на обочинах мягко подавалась под сапогами. До самых сумерек стоял над городом прозрачный шатер высокого голубого неба.
Климову все удавалось в этот день: и рапорт комбату о ночной разгрузке столбов, и шутки на перекурах с солдатами. Весь день был прожит в каком-то радостном беспокойстве, но Климов ожидал чего-то большего, необычного. Ему запомнился сон, приснившийся под утро: поезд с розовыми окнами, а в поезде — Маша. Она едет к нему…