…Вечером, на совещании офицеров, комбат с язвительной усмешкой говорил:
— Слышали, товарищи, о чем нам соизволил доложить командир взвода Климов?.. Лейтенант объясняет позорный провал взвода неразумными действиями командира батальона… Видите ли, я приказал передать противохимические костюмы в первую роту и тем самым лишил товарища лейтенанта возможности обучать солдат… А позвольте спросить вас, Климов: сколько времени эти костюмы валялись у вас в каптерке, и вы ни разу не удосужились показать их солдатам?
— Взвод был оторван от учебы, — мрачно напомнил Климов.
— Ах, вот оно что!.. И на войне, Климов, погубив своих солдат, вы тоже стали бы оправдываться хозяйственными делами?..
Комбат объявил Климову двое суток ареста. «За непонимание долга службы». Лейтенант, бледный и немой, выслушал приказ. В молчании офицеров, расходившихся с совещания, самым угнетающим было молчание капитана Ермакова. Климов сам догнал его на плацу.
— Вы понимаете, товарищ капитан…
— Понимаю, Климов, — отозвался ротный. — Бархатов про войну правильно сказал… Вас, возможно, расстреляли бы. Но и его вместе с вами.
Никогда не приходилось Климову слышать столь мрачных шуток. Тем более не ожидал их от Ермакова…
Так вышло, что лейтенанту, мечтавшему о подвигах и оказавшемуся — хотя бы и в результате мрачной шутки — едва ли не преступником, осталась одна надежда — надежда на тревогу.
…Тревога! Как и всегда во время инспекции, ее ждали каждый день и каждую ночь. Офицеры держали в казармах походные чемоданы; солдаты тоже были начеку и, ложась спать, иные из них умудрялись прятать под матрац кто — противогаз, кто — малую саперную лопатку, чтоб скорее собраться по тревоге.
В один из дней поверки соседи связистов — понтонеры проявили «верх боевой готовности». После обеда, в мертвый час, кто-то из понтонеров заметил, что инспектирующий полковник завернул в казарму музыкантов. «Ага! В оркестр! Значит, за сигналистом!» — смекнул догадливый понтонер и бегом направился в роту. Через несколько минут рота во всеоружии стояла на плацу — обязанности ротного исполнял сержант, так как ни офицеров, ни старшины после обеда в роте не оказалось. Тяжелые понтонные машины, как настоящие наземные крейсеры, разбудили своим ревом едва не половину гарнизона…
…Инспекторская комиссия долго выбирала момент, чтобы захватить врасплох бдительный гарнизон. Тревогу объявили под утро, на пятые сутки. Огромный организм дивизии проснулся, ожил и застучал сотнями сердец-моторов в считанные минуты. Тысячи тренированных людей, на бегу натягивая амуницию и оружие, заняли свои места, готовые к походу и к бою.
Но поход отменили. Для Климова это значило: отменили последнюю надежду на подвиг.
Где-то за казармой сигналист протрубил отбой тревоги и тут же, не переводя дыхания, весело сыграл на завтрак.
В районе и области начиналась посевная, и военную махину решили не выпускать — из опасения за распаханные поля…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В воскресенье, последнее перед Первомаем, два взвода линейной роты отправились на большак сажать вдоль обочин трехлетние липки. Ушли с песней, взяв «на плечо» лопаты с новенькими белыми черенками.
Капитан Ермаков, один оставшийся на плацу, посмотрел вслед уходившим взводам и усмехнулся, вспомнил: это старшина Грачев, чтоб не износить табельного инструмента, приготовил для посадок особые лопаты. «Они с белыми ручками, будто сестрицы из медсанбата, — сказал старшина. — Полагаю, с этаким персоналом любому деревцу привлекательней начинать дальнейшее прохождение службы». А потом прибавил: «И погодка нынче для лесоводства подходящая, посредственная, или то есть вполне удовлетворительная. В аккурат, как инспекторская оценка нашей роты и батальона!»
Ермаков так и не смог понять: издевается или простосердечно балагурит старый солдат. Старшина прибегал к витиеватому слогу и народным словечкам лишь для шутки или скрытой издевки. Знал он многие говоры и, как утверждали, три языка: русский, украинский и — «родной старшинский». По крайней мере, все новобранцы понимали старшину с первого слова…
«Посредственная погодка!» — вспомнил капитан и невесело усмехнулся. Низкая пелена неба почти не отличалась по цвету от серого кирпича казарменных корпусов.
…Внутри казармы — пусто и холодно. Простыни и подушки белели свежо, по-зимнему, словно январский снег. Одинокий дневальный, замечтавшийся на скучном своем посту, поспешно вскочил с табуретки и неловко отдал честь, завидя в дверях командира роты.