Но в особенности досталось «за отсутствие всяческой заботы о выращивании отличников». Майор понимал, что с отличниками — он действительно проморгал, но обвинять его в том, что он якобы мешает Ермакову, было уж слишком. Ермаков, видите ли, в прошлом году командовал отличным взводом, а теперь один из взводов его роты «обнаружил неподготовленность к химической и противоатомной защите»! Ну и что же? Значит, рановато дали ему роту!
Но Ермаков будто околдовал начальство. На перерыве сам начальник политотдела и тот твердил майору Бархатову:
— На него жмите, на Ермакова: он — может!
Бархатов отговаривался:
— Мы, товарищ полковник, имеем более опытных офицеров. А Ермаков пока еще молод…
— Молод?.. Ему, не соврать бы, двадцать семь? И фронтовик. В эти годы люди водили дивизии!
— Я, товарищ полковник имею в виду незначительный срок командования ротой. И потом… современные требования…
Никогда майор Бархатов не бывал так искренен, как произнося эти слова. «Современные требования!» Кому же понимать их, как не майору Бархатову? Из года в год повторяя их, он свыкся с ними, как с родными. Он помнил, какими были «современные требования» в каждом году, начиная с тридцать девятого. Например, в сорок шестом требовали короткой стрижки; в пятидесятом — строго спрашивали за караульные помещения; ну а нынче — подавай отличников и не поодиночке, а целыми подразделениями!.. Что ж! Майор Бархатов исполнит и это требование, хотя и не будет настолько опрометчив, чтобы возлагать надежды на легкомысленного Ермакова.
В своем мнении о молодом капитане комбат также был искренен. Он не отрицал удачливости Ермакова и не считал его выскочкой или пройдохой — карьеристом: карьеристы в ротах не служат. Ермакову просто повезло: по прошлым отличиям его хорошо запомнило начальство. И никто, кроме Бархатова, не заметил в нем легкомыслия и фокусничества.
В дни, когда батальон упрекали в отставании от новых требований, когда, казалось бы, нужно напрячь все силы, Ермаков пришел к комбату и потребовал: чтоб его солдатам в воскресенье был предоставлен отдых…
Комбат не возражал против отдыха. Солдаты Ермакова пошли сажать деревья. Но как после этого доверяться молодому капитану?
…Серенький воробей вспорхнул с подоконника, испугавшись стука пишущей машинки. Писарь Крынкин отстукивал приказ по батальону.
Параграф первый. «Для пользы службы» рядовые Гребешков, Абдурахманов и еще шестеро переводятся в первую роту.
Параграф второй. Для той же «пользы службы» старшина сверхсрочной службы Грачев назначается старшиной первой роты.
Полторы минуты — не больше — хлопотала машинка. Крынкин даже пожалел, что управился скоро.
…Где-то там, в ротах, шли комсомольские собрания; пыхтели курносые редакторы боевых листков, произносил ученые речи замполит Железин… «Товарищи! Сделаем наше отделение, взвод и роту отличными!..» Как же! Держи карман шире!.. Не где-нибудь, а под руками писаря, в маленькой пишущей машинке, скрыты невидимые пружины грядущей славы батальона.
Крынкину не терпелось заглянуть в будущее.
Теперь, с хрустящими листками приказа в руках, он мог безошибочно предвидеть события хоть на полных три дня вперед. Первый день он видел отчетливо, как наяву. Переполох в батальоне, вызванный приказом. Ермаков кусает локоть — от него забрали усатого старшину и пятерых отличников; Лобастов потирает руки — к нему во взвод собраны лучшие солдаты со всего батальона… Очень правильно выбрал комбат этого Лобастова в командиры отличного подразделения: солдаты его не любят — значит, требовательный, вытянет…
…На этот раз рыжий писарь ошибся, полностью отождествляя свои мечты с мечтами комбата. Майор вовсе и не думал о том, чтобы вызвать переполох. Поэтому к словам «для пользы службы» он велел припечатать: «и для обмена и использования опыта отличников»… Писарь страшно удивился, если б ему сказали, что это магическое прибавление комбат придумал для своего же зама по политической части.
Замполита понимали лучше, если он обращался не к уставу, а к художественной литературе.
Его всегда выслушивали с интересом, поражаясь его эрудиции, простиравшейся в самые неожиданные области знаний. Когда он говорил, он сам становился понятней людям, этот интеллигентски-застенчивый человек, неловко носивший военную одежду и платонически, по-книжному влюбленный в армию.