Кажется, только майора Бархатова не удовлетворили слова замполита.
— Панибратство и воспитание несовместимы, — сказал майор. Он был по-прежнему спокоен, хотя и переборщил напоследок, обращаясь к Ермакову: — Значение вашей роты в качестве инструмента смерти сводится к нулю. Насчет школы воспитания я тоже сомневаюсь. С такими взглядами! И как это вы смогли командовать лучшим взводом дивизии?
— С какими взглядами? — не понял Ермаков.
Офицерам надоел затянувшийся разговор. Вразнобой поднимались из-за стола. Майор Бархатов успел договорить:
— Возможно, в пехоте связистам легче. Можно и на «ангелах» выехать…
И Ермаков, заметно уязвленный, увидел только майорскую спину, туго обтянутую ремнями.
Мгновенная растерянность выдала в новом капитане человека, привыкшего к успеху и не терпящего обид. И удивительно, почему капитан смолчал. Или почувствовал уже, что успех и почет — дело прошлое?..
…Рота, которую принял Ермаков, считалась второстепенной, от ее солдат не требовалось классной квалификации: была бы силенка бегать с катушками!
Иное дело — первая, станционная рота капитана Воркуна. Классные специалисты. Когда в батальон приходило пополнение, Воркун первым отбирал новобранцев для своей роты.
— Образование? Девять? — спрашивал он у новичков. — На музыкальных инструментах играете? Только на хромке? Что ж, и этого достаточно. Записать в первый взвод!
Иным новичкам начинало казаться, что их набирают в какой-то ансамбль: проверяли слух, пальцы… Встречались новички, которые пробовали пройти обманом: «Играю… ну, на этой, на скрыпке…» («Скрыпка» — редкий инструмент; захотят — не найдут, чтоб проверить!) Но «скрыпачей» Воркун не принимал, отсеивал. Сержанты объясняли:
— Важно, чтоб пальцы развитые были, музыкальные. А если радист — так и слух нужен. Вот почему про музыку спрашивают. Ясно?
— А мы думали — плясать набирают…
— Попляшете! — успокаивал сержант.
…Так или иначе, на этот раз Ермаков смолчал. А наутро мало кто помнил о ночном разговоре. С рассветом колонна вытянулась на шоссе, и офицеры ехали порознь, в кабинах машин.
Колонну вел майор Бархатов. Старик Докшин укатил еще ночью. А новенький капитан ехал где-то в хвосте.
Дорога шла ровная. По сторонам мелькали голые, холодные перелески, застывающие неподвижные озерца, и в пустынных полях кое-где островки инея и первого снега… В кабинах было тепло. Не всякий может по-настоящему оценить ровную нетряскую дорогу и пахнущее бензином рабочее тепло автомобильного мотора. Для военного человека, возвращающегося с учений, это — минуты особого, радостного мироощущения. Дело сделано. Машины быстро и легко идут по асфальту. Дистанция между машинами — тридцать метров. Держи скорость, соблюдай дистанцию, и все остальное придет само собой: и отдых, и дом, и семья, и любимая…
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ту самую ночь, когда усталые офицеры вели разговор в палатке, за сотни верст от батальонного ночлега, на балу в одном из московских институтов танцевал очень молодой, почти мальчишка, лейтенант в погонах связиста. Вадим Климов — так звали лейтенанта — приехал в Москву, чтобы получить назначение и отгулять отпуск; несколько дней назад он окончил военное училище; октябрь 1953 года стал самым счастливым месяцем в его жизни.
Теперь, на студенческом балу, ничто не сверкало так ярко, как его золотые погоны. Он немножко стыдился своего блеска, словно этот блеск слишком выдавал сокровенное, внутреннее счастье… Ему и в самом деле очень повезло: в девятнадцать лет — золотые погоны! Он боялся выглядеть чересчур молодым для своих погон; наверное, поэтому во всей его стройной, собранной фигуре, в ровных, обдуманных движениях виднелась преувеличенная сдержанность.
Машенька Карелина, с которой он танцевал, знала его давно, по в этот вечер у них никак не клеился разговор.
Когда они стали кружиться медленней, она сказала:
— Тебя, Вадик, наверно, оставят в Москве…
— Почему ты так решила? Повторяешь в третий раз.
— У тебя папины знакомые… Ну, а где бы ты согласился служить?
Она неумело придумала этот вопрос. Вадим почему-то сердился. Обиженно выпятил губы, а серые глаза стали взволнованно большими:
— «Согласился»! Тоже ведь понятие. Я поеду, куда пошлют. И давай не будем…
Она долго — целый вечер! — сносила его не очень-то вежливые ответы. Вежливые! Разве одной только вежливости хотелось ей? Вот уже третьи сутки, с тех пор как он приехал в Москву, она знала, что любит. Она и раньше любила его, но не знала об этом. Такое пришло к ней впервые, и она не могла и не хотела ошибиться в своем чувстве.