— Почему, Коля?
Ермаков помолчал, потом ответил:
— Сказали, что молод…
— Тебе тогда уже исполнилось семнадцать?
— Да. — Он снова замолчал, потому что почувствовал, что сказал не так и не то. Получилось вроде хвастовства: напомнил о своем героическом прошлом: дескать, в шестнадцать лет попал на фронт, в гвардейский комсомольский лыжный батальон. Об этом батальоне она слышала сто раз. Тогда взрывать мост его не отпустили из-за недавнего ранения, — и об этом она тоже, кажется, слышала…
Нина шептала, прижавшись к его плечу: «У тебя интересная жизнь, Коля… Фронт, Германия, Маньчжурия… А я все время в Москве… Каждый камешек на Арбате…»
Он прислушивался к ее шепоту и думал о своем. Интересная жизнь!.. Может быть, это не те слова. Интересное меряется не километрами. Наверно, только на войне время и жизнь измеряли расстояниями. Останавливались часы; минуты равнялись жизням, когда над людьми в упор нависала смерть. Мозг не отсчитывал секунды, но мерил шаги: кусок земли, который нужно пробежать в атаке, речную гладь, которую нужно проплыть под огнем.
Ермаков никогда не скажет: «Я провоевал год», а скажет: «Прошел от Витебска до Берлина». Год — это тысячи километров под огнем, и на каждом шагу — смерть. Каждый шаг вперед сокращал пространство, охваченное смертью — никогда еще так неожиданно и с такой суровой буквальностью не раскрывалась формула «Жизнь — это движение вперед…»
Может быть, поэтому он полюбил армию, но «интересная жизнь» — не те слова…
— Коля, ты спишь? — донесся шепот.
— Нет, Нинок. В сущности, еще рано: начало второго…
Мысли его перенеслись в далекую фронтовую юность. Лыжный батальон… Туда отбирали лучших из лучших. Спортсменов, комсомольцев, храбрых… Бархатов тоже отдал Лобастову лучших солдат батальона. Где разница?
— Коля… О чем ты думаешь? Скажи. Я ведь вижу… Ты изменился как-то на этой новой службе. Тебя мучает что-то. Нельзя сказать? Военная тайна?
— Не в этом дело, Нинок… Раньше я был командиром отдельного взвода — сам себе начальник. А теперь у меня рота — и работы прибавилось, и начальство приблизилось.
— Понимаю. У тебя плохие отношения с начальством. Ведь на работе у тебя все в порядке?
Он улыбнулся и погладил ее руку.
— Ниночка, ты же математик, а логика у тебя хромает. Разве могут быть хорошие отношения с начальством, если на работе не все в порядке?
— Ага! Попался! — Нина вся всколыхнулась от радости. — Значит, и на работе, и с начальством плохо! Да?
— Логика, как в таблице умножения! — засмеялся Ермаков.
Нина продолжала — теперь уже с горечью в голосе:
— Мне кажется, что на новой службе тебя окружают нехорошие люди…
— Ну, это ты напрасно!
— Нет, а скажи, почему раньше у нас бывали твои сослуживцы, а теперь я даже не знакома ни с кем?
— Не в бровь, а в глаз, — сказал Ермаков озадаченно. — Наверно, им некогда, новым моим сослуживцам… Потом далеко мы живем. Взводные мои учатся: один — в университете, другой — в академию готовится. По вечерам заняты. Ну, а третий… Третий — красавец. Вадим. Познакомлю, а ты влюбишься…
— Я серьезно, Коля!
— Не волнуйся, Нинок!.. На Первое мая мы соберемся, в старой полковой компании — звали нас. Крылова помнишь? Андрей Андреича? Тоже там будет…
Нина медлила с согласием, затаившись головой на плече мужа.
— Андрея Андреевича я знаю. Часто бывает в школе. Дети его любят, хороший человек, но для них важнее, что он герой, конечно, — Нина говорила скороговоркой и остановилась: — Но…
— Что «но»?
— Коля, знаешь что? — сказала она, вдруг встрепенувшись и подняв голову. — Давай на Первое мая соберемся у нас? Зови своих взводных — и красивых и не очень — ведь не пойдут они на праздник в вечерний университет? А я позову наших учительниц. Места хватит. Хорошо? И посмотрим… кто — влюбится?..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ермаков многое понял после ночного разговора с женой. Понял, что она вряд ли ошибается в нем, что она кое в чем знает его лучше, чем он сам себя. И все же — любит. Ермакову было приятно сознавать, что его любят таким, какой он есть. Пожалуй, он смог бы и раньше убедиться в этом, но теперь это было особенно важна: знать, что в тебя кто-то верит и ты кому-то нужен, несмотря на то, что ты, предположим, плохой ротный.
…На утро ему предстояло принять из первой роты пятерых солдат. Взамен отличников, что ушли к Лобастову. Он уже слышал об этой пятерке: трое были просто отстающие, а двое — отчаянные сорванцы, не раз повидавшие гауптвахту. «Все они плохие солдаты, это факт. Единственно, в чем нужно убедиться — какие они люди», — думал Ермаков, направляясь на службу.