Тяжелое дыхание, хруст сучьев и топот сапог одновременно волной катились по лесу, словно дикая и настороженная стая стремительно продиралась сквозь чащу.
В круглые очки противогаза Крученых видел, как мелькает в зарослях огромная, перетянутая ремнями спина Никитенко. «Хорошо идет», — подумал сержант. У соседей, справа, заметно отставал от Никитенки известный бегун Абдурахманов. «Это тебе не лыжи!» Тонкого, гибкого, как тростинка, Абдурахманова согнули пудовые катушки. «Хвастун! Нацепил бы одну, а то две захотел!» — Крученых вспомнил о старой неприязни… Когда-то, полтора года назад, новобранец Абдурахманов хитроумно обошел сержанта на лыжне… «Это тебе не лыжи!»
Команды вырвались из леса на широкую просеку. Сразу стало видно, кто впереди и кто отстает. Абдурахманов, солдат показного, лобастовского взвода, отставал. У него заедало катушку — он споткнулся и едва не повалился на бок. В эту минуту его обходил Крученых — последний номер команды соперников и сам старинный соперник и недруг.
Их взгляды скрестились лишь на одно мгновение. Противогазовые очки не скрыли ни торжества, ни злости…
Никитенко бежал далеко впереди. Крученых остановился рядом с Абдурахмановым. И даже не остановился, а схватил его за локоть и почти поволок… Рукояткой зажатых в кулаке острогубцев, также на бегу, он несколько раз стукнул в перекосившийся механизм передачи. Катушка закрутилась легко и свободно. Крученых, не глядя на солдата, выпустил его локоть. Абдурахманов, согнувшись, побежал вперед, легко, словно кошка. Железная катушка стрекотала и пела знакомым голосом: «Скоро вся, скоро вся…»
Крученых дышал ртом и поэтому не мог стиснуть зубы от досады. Это была законная, спортивная досада: Абдурахманов догонял передних…
Первое место взял Лобастов. Несколько обескураженный, Климов не заметил замешательства, происшедшего среди начальства после вручения призов. Не заметил даже того, что о результатах состязания ничего не объявили по радио…
Вокруг шумел праздник. И те, за кем не следили взгляды возлюбленных, чьи возлюбленные далеко-далеко, были сегодня счастливы и радостно возбуждены.
Аплодировали скатанному из мускулов солдату-штангисту, поднявшему рекордный для дивизии вес; отчаянно хлопали полковому трюкачу-акробату; вызывали на «бис», покатываясь от смеха, пышнолицего и невозмутимого повара-гиревика…
Климов встретил майора Бархатова, куда-то спешившего, и потом, позднее, сообразил, что комбат чем-то очень обеспокоен… «Валя?» — подумал машинально и усмехнулся тому, что ничем уже не сможет помочь комбату…
Вечерние тени все гуще ложились под соснами. На открытой эстраде Дома офицеров заканчивалась встреча молодых солдат с ветеранами дивизии. Президиум, заседавший на сцене, все еще сверкал солнечными зайчиками орденских цепочек. Там же, за длинным столом, сидел однокашник Гребешков, и знаки отличника и спортсмена блистали на его гимнастерке не хуже боевых медалей. Гребешок гордился, что сидел рядом с известным ветераном, полным кавалером солдатского ордена Славы Иваном Роговым, и Крученых с командой, получившей пригласительные билеты в Дом офицеров, тоже гордились за Гребешка.
Иван Рогов выступал и говорил просто, по-солдатски. Ведь он и был солдат. Только одетый в штатское. «Так что, ребята, приезжайте к нам, на Волгу, строить электростанции. А случись что насчет войны, так нам недолго — «в ружье и марш»! Наученные».
После небольшого перерыва объявили концерт. Стол со сцены убрали. И неожиданно для сержанта Крученых, да и для остальных солдат, вышел их командир — лейтенант Климов. Стал читать стихи. Крученых не любил стихов, но теперь слушал внимательно, потому что лейтенант, как объявили, сочинил их сам.
Звонкий, взволнованный голос отчетливо звучал с освещенных подмостков в тишину огороженного соснами людного пространства: