Из всех речей вытекало: нельзя принимать в комсомол человека, если он забывает о комсомольском долге и чести и в припадке тщеславия срывает общее дело.
Казалось, сашина судьба была решена.
Вдруг поднялся Костя Гладков. Он не мог заставить себя выйти на сцену и стоял рядом с Сашей, тяжело дыша, с блестящими от волнения глазами.
Кудрявцев наклонился к председателю и что-то спросил.
— Друг Емельянова! — громко, на весь зал ответил Юра Резников.
Костя густо покраснел.
— Если друг, значит, нельзя выступать?
— Нет, почему же? Напротив, — спокойно возразил Кудрявцев.
— Вот я и говорю… — начал Костя.
— Что ты говоришь? Пока ничего не слыхали! — крикнул какой-то насмешник.
Костя смешался.
— Если вы думаете, что я из-за дружбы хочу защищать, — сказал он, ужасаясь тому, что теряет ход доказательств. — Я принципиально считаю… Ну да. Саша — мой товарищ. Я знаю, что он настоящий комсомолец. Мы с ним вместе готовились. Я все его убеждения знаю. Если бы Емельянов был плохой человек, я и дружить с ним не стал бы! — Костя сел и махнул рукой. — Провалил! — шепнул он с горечью Саше.
Но в это время на сцену вышел новый оратор.
— Сеня Гольштейн! — толкнул Костя Сашу.
Саша не поднял глаз.
— Товарищи! — откашлявшись, солидно сказал Сеня.
— Я хочу поставить вопрос с другой стороны, — он снова покашлял и вдруг заговорил горячо и просто: — Ребята! Мы с Емельяновым сколько уж лет учимся вместе, а ни разу с ним не бывало такой истории, какая случилась из-за вольтметра в субботу. Нельзя по одному факту судить о человеке. Один факт отрицательный, а другие факты положительные. Например, Саша Емельянов очень идейный, я за это ручаюсь. И смелый, тоже ручаюсь. И надёжный товарищ. А в субботу он просто ошибся. И вот ещё что: нельзя ли узнать, кто давал Емельянову рекомендацию?
Саша так невнятно ответил, что никто не расслышал. Он был бледен, на похудевшем лице светляками горели глаза.
Сеня не решился повторить свой вопрос. А Юрка Резников крикнул громко:
— Кто рекомендацию дал, пусть не прячется! Пусть защищает, если давал!
Ребята оглядывались друг на друга, ища глазами, кто прячется.
Поднялся Коля Богатов, вынул из папки листок и ясно, чётко, раздельно прочёл:
— «Я, член ВКП(б) с 1942 года, рекомендую своего сына Александра Емельянова в ВЛКСМ. Мой сын запальчив, горяч, из-за горячности может сорваться, может наделать ошибок, но он до конца предан Родине, верен в дружбе, отзывчив на чужую беду и безусловно неспособен на ложь. Таким я знаю Емельянова Сашу четырнадцать лет. Уверена, что комсомол его сделает ещё прямее, достойнее и выше».
Богатов аккуратно сложил листок, неспеша спрятал в папку и молча сел.
Никто не оглянулся на Сашу, только Костя, прикоснувшись ладонью к его холодной, неподвижной руке, шепнул:
— Саша, ты, смотри, не заплачь.
— Я её опозорил, — ответил коротко Саша.
В передних рядах, словно Петрушка в кукольном театре, вынырнул плоский, рыжеватый затылок Лёни Пыжова.
— Вот как мама по знакомству похвалила сыночка! Хи-хи!
Зал вдруг взревел. Ребята топали, стучали, орали. Лёня Пыжов, как черепаха, втянул голову в плечи, а на сцену великолепным, спортсменским броском вскинул своё ловкое, стройное тело Чугай.
— Повтори! — рявкнул он.
— Чего повторять? Разве не слышал?
— Кто заодно с этим глупым подростком не верит нашим матерям и отцам? — крикнул в зал Алёша Чугай. — Встать!
Зал не шелохнулся.
— Своего выгородить всякий старается! — трусливо и дерзко подал голос Пыжов.
Чугай усмехнулся, вытащил из кармана газету, развернул и сказал:
— Разрешите вас познакомить с поручителем Емельянова.
— Не надо, Чугай. Не относится к делу, — хмурясь, остановил его Коля Богатов.
— Нет! Извините! Если так поставлен вопрос… если этот Пыжов!.. Читаю! Внимание!
«Искусство и мужество» — называлась статья. В ней описывалась редчайшая по своей сложности операция, которую в рядовых условиях районной больницы провёл молодой советский хирург, отвоевав у смерти обречённую жертву. То, что успех операции являлся крупным успехом всей советской медицины, был факт. И то, что смелый новатор, хирург Емельянова, была матерью семиклассника Саши, — тоже факт, хотя о нём не сообщалось в газете.
При первых же словах Саша дёрнулся, порываясь бежать, охнул, вцепился в спинку переднего стула и, прикусив больно губу, застыл, не дыша.
Бурные возгласы, ликование, шум были ответом на эту статью.
Ребята хлопали в ладоши, вскакивали с мест, кто-то крикнул: