— Да… — проговорил грустным, пьяным голосом Пульхритудов, качая головой: — да… да… Гляжу кругом: все — как встарь, тот же простор, то же молчание… Лишь мы — не те. Не завидна твоя жизнь, Семен Касьяныч… Но когда я додумаю о своей, то в результате четырех десятков лет тоже вижу одну жалкую нелепость… Когда-то настойчиво карабкался вверх… ведь как изгибался, голодал, мечтал о лучшем! Выслуживался… Работал… много даже работал!
Влажным взглядом он посмотрел на осовевшего, с усилием старавшегося понять его товарища, который, в знак сочувствия, сейчас же склонил голову набок и скорбно приподнял брови.
— Иной вопрос, какая работа, кому она нужна была? Но работал!.. И в результате — вероятно, останусь вечным товарищем прокурора… Люди, которые подметки моей не стоят в смысла деловитости, шутя догоняют и обгоняют меня, а я все на том же месте топчусь и… состою в услужающих у супруги своей, урожденной Батура-Воробьевой… Минутами, брат, такая тоска гложет сердце, такой стыд сжигает… так жалко прошлого… выразить не могу! Редко, но… бывают такие мучительные минуты. И, сказать откровенно, я от души завидую — не тебе, конечно… нет, брат, тебе не в чем позавидовать, кажется… а вот — старому товарищу нашему — Терентию Прищепе! Человек он цельный…
— Нашли кому завидовать, Василий Астафьич! — отозвался смеющимся голосом Терентий: — человек весь век за ребро висит, а вы ему завидуете…
— Я неповрежденной душе твоей завидую… душе первобытной твоей! — назидательно-разъясняющим тоном сказал Пульхритудов: — жаль, мы с тобой на разных языках говорим. А, может быть, это и лучше… Так, я о душе, о внутреннем мире твоем, — пойми! Не о внешних условиях твоей жизни, — это, брат, не столь существенно! Да ведь, если уж как следует вникнуть, то все на свете относительно… Может быть, ты даже богаче по сравнению со мной!..
— Бога-ач! х-ха!..
Терентий искренне рассмеялся и покрутил иронически головой.
— Мое богатство, Василий Астафьич, вот какое: жена, трое детей малых, — в погонцы[20] еще не годятся (постарше были — перемерли от глотошной[21])… Бабенка у меня лядащая[22], хворая. Детей подсыпает, а помочь от нее плохая. И весь капитал мой — вот: пара лошадей… Да разве это лошади? Английские мыши, а не лошади! А земли кругом — две с четвертью…
— А ты культуру повысь, — доброжелательно посоветовал Пульхритудов, — окучивай, пересаживай… Пишут, что урожаи могут быть баснословные!
Терентий не понял и равнодушно возразил:
— Этого я не могу знать.
— Учись! — переходя в строго наставительный тон, воскликнул Пульхритудов.
— Учиться-то бы учился, а где свободный доступ? — возразил Терентий с безнадежностью: — да и дорого, надо окупить права… Вам хорошо говорить: учись…
Пульхритудову послышался упрек в последних словах и некоторая враждебность. Он хотел тотчас же опровергнуть эти угрюмые соображения, но при всей своей привычке препираться, при всем умении своем опрокидывать противников!.. — в судебной зале ему приходилось не без успеха состязаться и со светилами столичной адвокатуры, — тут он не умел подобрать возражений.
— Окупить права… Что это значит, — не совсем понятно, — думал он тяжело и медленно: — Сказал бы я тебе, друг, что права не окупаются, а приобретаются силой. Но, во-первых, я знаю соответствующие статьи уголовного уложения, а во-вторых… холопы, брат, мы с тобой, рабы от рождения и до смерти… И вечно ты, брат, будешь возить на своих английских мышах меня, стоящего на страже твоей законопослушной нищеты и безвыходности, даже Семена Парийского, который мечтает о должности сыщика, и… всякую иную сволочь… А я буду на своей шее возить прыщавых лицеистов и юнцов со связями, тонко воспитанную супругу, ее поклонников и… тоже всякую сволочь… Холопы мы, брат, извечные!..
Прошли по сердцу ненавистные, мучительно раздражающие воспоминания о людях, обогнавших его по службе, и неудержимо потянуло излиться в протестующих жалобах, громить подлейший порядок, сквернословить, плевать… Но ведь не поймут?
— Холопы, брат, мы все, рабы! И рабская участь нам до гроба! — сказал он горьким, раздраженным тоном: — права окупить… Разве права окупаются? Их взять надо!
— И возьмем! — с неожиданной решительностью сказал Терентий.
— Кто? ты, что ли?
— Мы!.. А то что же? Дойдет точка — на уру пойдем и возьмем! — пьяно-отважным голосом воскликнул Прищепа: — разве я не человек? И я жить хочу… Возьмем! Екзамент выдержим! — самоуверенно прибавил он.