И почти каждый раз, въезжая в хутор или на усадьбу фермы, она заставала суету: бойцы обоза сносили в машину ящики и тюки, раненые пристраивались на повозках, в полевую кухню впрягали лошадей.
Но как бы ни были заняты сборами люди, всюду, куда приезжала Саша, завидев ее, они находили время, чтобы посмеяться над нею и над ее грязновато-пегой лошадью с метелкой хвоста, вылезшего по самую репку.
— Где ты себе такую добыла?
— Держись, понесет!
— Будешь падать — за хвост хватайся!
— У нее и хвоста нету!
Вначале Саша старалась проехать мимо, а потом стала отвечать:
— Может, и ее припрягете? Что-то медленно драпаете.
— Ого, у нее зубы!
И от нее скорее отставали.
К концу дня она едва держалась в седле. С непривычки ездить верхом у нее все болело. Все чаще попадались опустевшие хутора и станицы. Проходившие через них кучками солдаты на вопросы ее, не останавливаясь, отвечали:
— Какие там штабы, когда танки с тыла заходят. Приставай к нам. И тебя приютим, и твою красавицу не обидим.
Проезжая через станицу Романовскую, Саша слезла с лошади у домика, заплетенного диким виноградом. Черная собака с лаем выкатилась из-под навеса сарая. Из двери выглянула простоволосая женщина.
— Напиться, — размыкая потрескавшиеся губы, попросила Саша.
Жалостливо оглядев ее, женщина открыла калитку.
— Ты зайди в дом, на тебе лица нет.
В доме были прикрыты ставни, держался прохладный сумрак.
Поставив перед Сашей на стол кувшин с молоком и кружку, женщина вздохнула:
— Совсем молоденькая. Что же ты, милосердная сестра или тоже солдат?
— Солдат, — припадая к кружке, кивнула Саша.
Молоко отдавало погребом. Виновато взглянув на хозяйку, Саша потянулась рукой к кувшину.
— Пей, — торопливо сказала женщина. — Молока у меня много. Мой тоже на фронте. Может, где встречала? Тюхов…
— Нет, — поставив кружку на стол, сказала Саша.
— Столько народу, разве встретишь, — согласилась женщина. — И старший сын, Валентин, ушел в истребительный отряд. Один младший со мной. — Открывая дверь на улицу, женщина покричала: — Вла-дик! Вла-дик!
Висевший в углу сборчатый полог прикрывал кровать. Саша покосилась на белевшую из-за полога горку подушек.
Женщина перехватила ее взгляд.
— Передремни чудок. Я сейчас разберу.
— Нет, надо мне ехать.
Прислонив голову к стене, Саша посидела на лавке не двигаясь.
— Владька! Владька! — выглядывая за дверь, опять покричала женщина. — Вот же неслух, в такое время и не загонишь с улицы. Бегает с дружками за хутор до самого кургана. К штабу.
— К штабу? — переспросила Саша.
— Ну да. На машины им интересно поглядеть, на генералов.
— Где этот курган? — все еще не веря в возможность так легко найти то, что она бесполезно проискала весь день, спросила Саша.
— Выедешь за хутор — и сразу, справа от дороги. Там в кукурузе машины стоят.
— Спасибо вам, — вставая сказала Саша.
— А то бы прилегла на часок. — Хозяйка заплакала. — Все бегут без остановки. — Она проводила Сашу до калитки.
— Прощайте, — уже сидя на лошади, сказала Саша. Отъехав от двора, она услыхала за спиной сердито вздрагивающий голос:
— Владик. Вла-адька!
Курган поднимался из сочно-зеленого кукурузного поля. Вокруг не прекращалось движение. Съезжались и разъезжались машины, верховые, мотоциклисты. Жилы проводов на тонких жердочках сходились со всей степи и скрывались в норе, вырытой на склоне. Из норы вырывались звонки телефонов, охрипшие голоса связистов. Поодаль пряталось в листве кукурузного поля звено двукрылых самолетов.
Адъютант с маузером на бедре перехватывал подъезжавших на машинах и на лошадях людей и подводил их к стоявшему на вершине кургана генералу. Одет он был теперь не в комбинезон, а в полную форму с звездами, на которые пялили глаза выглядывающие из кукурузы ребятишки. Поворачивая шеей в туго охватывающем воротнике, он с раздражением говорил стоявшему рядом члену военного совета армии.
— Только и слышишь: «обходят», «отрезали», «прорвались»…
— Мне кажется, не столько на передовой, сколько в штабах заражены танкобоязнью, — заметил член военного совета.
Генерал передернул плечами.
— Должен вам сказать, что ни в какую танкобоязнь я не верю. Потеряли управление, перестали надеяться на соседа. Пока, мол, буду драться, меня откроют справа или слева. И, не дожидаясь, когда его откроют, сам открывает соседа. Ну, что? — с недовольством обернулся он к адъютанту.
— Спрашивают, когда разводить мост.
— Всех переправили?
— Остались госпиталь и колонна гражданских тракторов.
— Что же спрашивают? — генерал покраснел. — Не разводить, пока не переправят последнего раненого.
— И последний трактор, — добавил член военного совета.
— Там замечены танки, — медля уходить, сказал адъютант.
— До единого, — повышая голос, повторил генерал. Тугой воротник врезался ему в шею. — Передай, чтобы присмотрелись лучше. Бывает, стадо запылит, а уже кричат: «Танки!»
— Есть, — болтая маузером, адъютант бросился к вырытой на склоне норе. Через минуту оттуда уже вырвался его голос, передававший приказание генерала таким тоном, будто это говорил сам генерал.
Солнце падало за Дон, поджигая стога сена на займище.
— Всех раненых… — доносился из норы голос адъютанта.
— Если они выйдут к переправе… — прислушиваясь, начал член военного совета.
— Но и раненых, Александр Александрович, мы оставить не можем.
— Конечно, — немедленно согласился член военного совета, складывая на животе руки и собирая на желтом монгольском лице крупные морщины.
Прятавшиеся в кукурузе ребятишки высунулись из будыльев. Ближе всех выдвинулся черноглазый мальчик в синей рубашке, в длинных штанах с помочами. Одна помочь оборвалась, мальчик все время поддергивал штаны, спускавшиеся ему на босые ноги.
— Петь! — понижая голос, говорил он своему, почти вдвое выше его, белоголовому товарищу. — Звезды золотые!
— Генерал. — Его товарищ оглянулся. — Тебя, Владька, мамка кличет.
Поддергивая рукой штаны, черноглазый еще ближе выступил из кукурузы к кургану.
— А другой без звездов, — с разочарованием сказал он.
Член военного совета быстро обернулся и расправил на лице морщины. Ребятишки порхнули в кукурузу. Но через минуту кудрявая голова с улыбающимися черными глазами опять высунулась из кукурузы.
Подъехав к кургану, Саша стала слезать с лошади. Не обошлось и здесь без насмешек. Первым ее увидел адъютант.
— Ой, зарезала! — так и покатился он, по-бабьи приседая и хлопая себя руками по ляжкам. Сидевшие на склоне кургана офицеры связи, повернув головы, тоже засмеялись.
Тогда адъютант поспешно сбежал с кургана и стал суетиться вокруг Саши, помогая ей слезть с лошади. При этом он оказывал всевозможные знаки почтения ничего не подозревавшей кобыле. Хохот взмыл над курганом. Генерал, оглядываясь, сощурил глаза.
Саша грубо оттолкнула ногой адъютанта.
— Не нужно.
Отчасти из-за его вероломного вмешательства, а отчасти из-за того, что ей мешала юбка, ей никак не удавалось устойчиво опереться на стремя. Уворачиваясь от рук адъютанта и спрыгивая с лошади, она припала на колено. Поднимаясь и отряхивая юбку, взглянула на адъютанта так, что тот попятился от нее.
Но и после этого он не пожелал отстать от нее, а, сопровождая на вершину кургана, всю дорогу расхваливал экстерьер лошади.
— Ее на племя надо сохранить…
Саша крепилась. Расстегивая сумку и нащупывая рукой пакет, она на очугуневших ногах с трудом взбиралась по скользкому травянистому склону кургана.
— Старший сержант Волошина! — приложив руку к пилотке и протягивая другой рукой пакет генералу, сказала она. — От капитана Батурина.