Тогда Анна с Марфой Андреевной повезли покойницу в степь. Хоронили среди зарастающих травой старых окопов. Зачистили лопатами один окон, опустили туда ее без гроба. Марфа Андреевна, сняв с себя платок, прикрыла им лицо мертвой.
Бросив последнюю лопату земли, Анна разогнула спину и долгим, запоминающим взглядом оглядела это место, изрезанное гребешками брустверов. Домой шла, пугая Марфу Андреевну молчанием.
Ветер загибал углы немецких афиш и приказов, наклеенных на стены развалин. Приказы были разные, но в них чаще всего повторялось одно слово, напечатанное черными буквами: «Все лица иудейского происхождения обязаны зарегистрироваться. За уклонение — расстрел…»; «Воспрещается под страхом расстрела выходить на улицу после восьми часов вечера…»; «Укрыватели партизан расстреливаются на месте…»; «Объявляется регистрация молодых людей обоего пола от пятнадцати лет… За неподчинение — расстрел…»
Редкие прохожие, не останавливаясь, бежали мимо афиш и приказов.
Под крутобережьем пленные строили новый мост через Дон, наращивая для съезда к воде насыпь. Из вырытой лопатами глубокой котловины поднимались наверх с нагруженными землей носилками. По насыпи ходили конвойные в черных фуражках, а под насыпью стояли местные жители, молча глядя на пленных.
Теперь, ближе к вечеру, охранники уже начинали сгонять пленных в колонны. Военнопленные, бросив носилки и лопаты, строились на краю насыпи поквадратно. Перед каждым квадратом немецкий конвоир выкрикивал номера, присвоенные пленным. Зычные голоса разносились над тихой водой Дона.
Все квадраты были пересчитаны и потянулись уже под конвоем в город, лишь один не трогался с места. Солдат с овчаркой выкрикивал по-немецки все один и тот же номер:
— Тысяча сто девятый!
Но тот, которому принадлежал этот номер, не отзывался.
Тогда солдат с овчаркой вдруг повернулся и быстрыми шагами бросился с откоса насыпи к толпе. Люди волной отхлынули от насыпи. Лишь один из толпы, большой темноволосый мужчина, одетый в пиджак и заправленные в сапоги брюки, замешкался. Правда, и он повернулся бежать, но солдат уже догнал его и, схватив за плечо, поволок на гребень насыпи. Мужчина упирался.
Солдат втащил его на гребень насыпи и затолкнул в серый квадрат пленных.
Марфа Андреевна вдруг ахнула, хватая за руку Анну. В темноволосом мужчине, схваченном немецким солдатом, она угадала одного знакомого Анны, которого раньше не раз заставала у Луговых, когда по-соседски заглядывала к ним за спичками или за солью.
Павел Щербинин попал и колонну военнопленных не только по воле немецкого солдата.
По сведениям подпольного центра, гестаповцы привезли с собой в город штаб Донской добровольческой армии, не имевшей еще ни одной боевой единицы, и приступили к формированию казачьих частей из числа пленных и заключенных советской властью за уголовные преступления в тюрьмы местных жителей. Началом должно было послужить предстоящее посещение лагеря командиром 13-й танковой дивизии генералом Шевелери и белоказачьими полковниками Елкиным и Однараловым — доверенными генерала Краснова.
По тем же сведениям, замысел немецкого командования на юге сводился к тому, чтобы впоследствии использовать подобные формирования на охране дорог, мостов и для борьбы с партизанами. И очень важно было расстроить этот замысел. Не вызывало сомнений, что в самом лагере он должен был натолкнуться на сопротивление военнопленных. Но, как доказывал опыт, это могло лишь привести к бесцельным жертвам, если руководство сопротивлением не будет взято подпольным центром в свои руки.
Возглавить сопротивление в лагере военнопленных поручили Павлу. Для этого из всех способов проникнуть в лагерь решено было остановиться на способе столь же простом, сколь и надежном.
После каждого прогона военнопленных через город охрана обязательно недосчитывалась нескольких человек в колоннах, и тогда, чтобы восполнить убыль, она на обратном пути в лагерь без разбора хватала мужчин из местных жителей. Конвоиры отчитывались перед начальством не людьми, а номерами. Павлу достаточно было немного потолкаться на берегу, чтобы тоже очутиться в колонне военнопленных.
Теперь в серой колонне, понукаемой конвоирами, он поднимался в город. Дорога к лагерю вела на его западную окраину проспектом, тянувшимся от Дона до степи. Как обычно, в этот час прогона пленных через город по обеим сторонам проспекта стояли местные жители, больше женщины. Слышались рыдания. Солдаты разгоняли толпу прикладами, но люди собирались снова и стояли на тротуарах вдоль всего проспекта.
— Быстрее, быстрее! — подгоняли пленных конвоиры.
В этой серой массе один только Павел еще сохранял облик человека. Должно быть, немецких конвоиров это больше всего и выводило из себя. Они сразу же принялись избивать его.
Больше всех Павлу досаждал тот высокий костлявый солдат, который и затащил его в колонну пленных. С этой минуты он уже не спускал с Павла глаз. Сперва он не мог примириться с тем, что Павел молча сносит тычки прикладом и дулом автомата в бока и в спину, но затем перешел к более активным действиям. Один раз он подскочил к Павлу из-за спины и ткнул кулаком в переносицу. Кровь хлынула из ноздрей на пиджак и на рубашку Павла. Он инстинктивно откинул голову, и в это время другой тычок между лопатками бросил его вперед так, что он едва удержался на ногах.
Тогда пленные, раздавшись, спрятали Павла в центре колонны. Но костлявый нашел его и вытащил обратно. Теперь конвоир все свои усилия сосредоточил на том, чтобы свалить Павла ударами приклада под колени. Павел старался не упасть, зная, что это могло бы дать повод к убийству. К тому времени, когда колонну пригнали к лагерю, он уже почти не отличался от всех других военнопленных.
В сумерках отсвечивала колючая изгородь, прибитая к остроконечным кольям вокруг лагеря. Когда ветер колебал металлические нити, они, сталкиваясь, высекали вспышки синего света. В их озарении резче выступали по углам лагеря на фоне низкого неба вышки с силуэтами часовых в касках. У подножий вышек к маленьким дощатым домикам цепями были привязаны большие серые собаки. При виде подошедшей к воротам лагеря колонны они начали греметь цепями, бесноваться. Хриплый лай повис над лагерем.
Кто-то больно ткнул Павла в плечо. Костлявый, смеясь и указывая на вышки и на собак, спрашивал Павла, как ему все это нравится.
Встретившись со взглядом Павла, он перестал смеяться и, схватив его за плечо, втолкнул в раскрывшиеся ворота. Конвоиры стали загонять пленных в огороженный колючей проволокой огромный двор лагеря.
Четырехугольный двор был вымощен отполированным тысячами подошв булыжником. Нигде сквозь него не пробивалась трава, но росло ни деревца. Тремя рядами тянулись в глубь двора длинные серые бараки под толевыми крышами.
Пересчитывая пленных, конвоиры разгоняли их по баракам. Павла погнали к первому бараку с настежь раскрытой дверью.
Он невольно замедлил шаги. Из темной внутренности барака его обдало сырым смрадом. В бараке стояла желтая мгла, лишь чуть разбавленная светом вечернего неба сквозь решетки узких окон.
Привыкая к темноте, глаза Павла начинали кое-что различать в бараке. Из своей довоенной жизни в городе он помнил, что раньше здесь были городские конюшни. Еще и теперь во всю длину барака вдоль стен тянулись станки для лошадей с узкими проходами между ними. К запаху навоза и конской мочи, которые за многие годы въелись в настил пола, теперь примешался еще и другой, сладковатый запах. За перегородками станков на полу лежали какие-то белые предметы.
— Третий день не велят убирать, — пояснил в темноте чей-то голос.
Только тогда Павел сообразил, что длинные белые предметы за перегородками были трупы. Одежду с них сняли, они лежали на соломе; нагие. Павел услышал рядом с собой голос костлявого конвоира. Пытливо шныряя глазами по лицу Павла, он говорил ему, что, судя по всему, новая квартира произвела на него впечатление.