— Простой, — говорил о новом командире роты безбровый и круглолицый Иван. Сидя в окопе на корточках, он обтирал тряпкой окрашенный в серо-зеленый цвет станок миномета, тогда как Степан, навертев на стальную проволоку пыж, прочищал им ствол. — Когда идет мимо, здоровкается всегда и шутит. Капитан, тот посуховатей был.
— Ты капитана не трогай, — не подымая головы, гулко, как в самоварную трубу, предупредил рыжеусый Степан.
— Я не трогаю, а только говорю, что хоть и братья они, а будто от разных матерей.
— Ты, Иван, еще бычок, — поднимая к нему лицо, сказал Степан, и волосатые ноздри у него задрожали.
Иван рассердился на него.
— Командовать командуй, а срамить не смей. При чем здесь бычок?!
— А при том, что его под какую титьку не ткни, ту и будет смоктать.
Уже дважды за это время к новому командиру роты пристреливались немецкие снайперы. Но один раз пуля зарылась у него в полевой сумке, а в другой раз только выбила из рук бинокль. Многие видели, как при этом лейтенант, который рассматривал в бинокль из-за бруствера окопа развалины на противоположной стороне уличного перекрестка, даже не тронулся с места, только чуть побледнел, и сразу же отметили:
— Не любит кланяться нулям…
— Если он свою жизнь не бережет, то как же он… — начал на это возражать рыжеусый Степан и смолк, встретившись взглядом с Тиуновым.
Присматривался к лейтенанту Батурину и Тиунов. Он как будто бы уже успел примириться с уходом капитана из роты, и его скуластое, смуглое лицо ничего не выражало, кроме обычной сдержанности. Как-то побывал он на КП батальона.
— Как живешь, Хачим? — спросил его капитан Батурин.
— Ничего, — скупо ответил Тиунов.
— Все у тебя по-старому?
— По-старому, капитан.
— Всё, кунак?
— Всё, — подтвердил Тиунов.
Лишь в голосе его капитан уловил, быть может, чересчур твердые нотки. Он вздохнул и расспросы прекратил.
Язык, которого принесли разведчики, после того как пришел в память, разговорился. Немецкий ефрейтор боялся, что его расстреляют. Из его слов выходило, что идут приготовления к штурму пятачка с целью сбросить оборонявшихся на нем солдат в Волгу. По ночам по ту сторону улицы накапливалась в развалинах пехота и подтягивались пушки.
Еще при капитане Батурине саперы начали подводить под развалины стен фугасы. Теперь командир первого взвода Сердюков доложил лейтенанту, что последний фугас уже подведен.
— Теперь можно и подрывать, — удовлетворенно сказал присутствующий при этом Тиунов.
— Зачем такая спешка? — возразил лейтенант. — Чем больше подтянутся, тем больше мяса будет.
— Капитан боялся опоздать… — осторожно сказал Тиунов.
— Капитан Батурин, конечно, мой брат, но командую теперь ротой, как известно, я, — глядя на него, медленно ответил лейтенант. Что-то новое, жестковатое, выступило у него в лице.
— И язык подтвердил: надо штурма ожидать. — Голос у Тиунова чуть вздрогнул, но тут же выпрямился.
— Паршивый фриц хотел нас запугать, а мы ему поверили. Сейчас я с ним поговорю. Приведи его! — приказал он ординарцу.
И когда Василий привел пленного ефрейтора, лейтенант, округлив глаза, закричал на него срывающимся баском:
— А ну, подойди сюда ближе, колбаса!
Тиунов тихонько вышел: он не любил, когда при нем таким способом выражали свою ненависть к врагам.
Все увереннее хозяйничала осень в пригоспитальном парке в старой части нефтяного города на берегу Каспия. Рабочие сгребали с дорожек медно-красную листву. По вечерам с гор стекала прохлада. Няни стали закрывать на ночь в палатах окна.
Подошел день выписываться из госпиталя Жуку. С утра он сходил к главному хирургу на последний осмотр, получил в складе свое обмундирование.
— Все же это чучело в очках не забыл написать: «С ограничением», — жаловался потом Жук, стоя перед своим отражением в застекленной двери палаты и тщательно выскабливая бритвой смуглые щеки. — Что ему стоило вместо «к нестроевой» поставить «к строевой службе». В двух буквах дело. Ну, добраться бы до фронта. — Отступая на шаг от двери и вглядываясь в стекло, он с огорчением заключил — До своего беловского корпуса теперь мне долго добираться, сперва надо через Каспий в Среднюю Азию переплыть, а там еще ехать через всю Россию. Придется ближе причаливать. Говорит, зачем-то две донские дивизии из-под Туапсе на Терек перебросили.
И он покосился одним глазом на Лугового. Все время Луговой молча лежал вверх лицом на койке, по отчужденному взгляду можно было догадаться, что мысли его витают где-то не здесь. Но при последних словах Жука он повернул голову. Жук улыбнулся.
— Могу добавить, что и в наш госпиталь поступило предписание: всех кавалеристов из донских казаков после излечения направлять в новый пятый донской кавкорпус — Попрыскав на себя из флакона одеколоном и разглаживая расческой усы на молодом лице, Жук снова покосился на Лугового. — Похоже, подвижные части создают. Явно замышляется что-то крупное. Ты куда? — вдруг закричал он, увидев, что Луговой, встав с койки и решительно запахнув халат, направился к двери.
Но Луговой не оглянулся. Шаги его быстро удалялись за дверью по коридору.
Когда Луговой вошел к главврачу, тот сидел за столом в халате и колпаке, нахохлившись. С утра он уже выгнал из кабинета пятерых человек, просивших его о досрочном увольнении из госпиталя.
— Ну-с? — не поднимая головы, спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего.
Луговой стоял перед его столом молча. Тогда главврач с удивлением поднял голову. Злые огоньки загорелись у него за стеклами очков.
— Вы еще долго собираетесь стоять передо мной, как столб?
— Я, Георгий Ильич… — начал Луговой.
— Прошу зарубить, что я вам не Георгий Ильич, а полковник медицинской службы! — закричал главврач. — Вы, капитан, чем до ранения командовали, эскадроном? — спросил он тише.
— Так точно, товарищ полковник медицинской службы, — ответил Луговой.
Главврач с досадой отмахнулся.
— В таком случае скажите мне, если бы, допустим, ваши подчиненные перестали повиноваться вам, как бы вы поступили, капитан?
— Так же, как и вы, — твердо сказал Луговой.
— А-а! — Главврач засмеялся.
Но Луговой тут же и не дал ему насладиться своим торжеством.
— Все понимаю, товарищ полковник медицинской службы, но если вы не выпишите меня, я все равно убегу!
Главврач, побагровев, быстро взглянул в его глаза и мгновенно поверил: так оно и будет.
В палату Луговой вернулся с суровым и просветленным лицом.
— Значит, вместе? — догадался Жук.
— Вместе, — кратко ответил Луговой.
Юсупов и Петр, каждый со своей койки, молча наблюдали за их сборами. У Юсупова еще только начинали отставать от обожженного тела бинты, и главврач заявил, что выпишет его не раньше, чем через полгода, притом не в действующую армию, а в тыл. К Петру главврач оказался добрее: обещал выписать его через месяц-полтора. Но и этот срок представлялся Петру страшно длинным. Пожимая руки Жуку и Луговому, он помалкивал.
— Не горюй, не опоздаешь, — загадочно сказал ему Жук.
Из окна палаты Петр видел, как он с Луговым вышел из подъезда госпиталя и по аллее парка направился к воротам. Одетый в кавалерийскую форму, Жук шел, размахивая руками и что-то рассказывая Луговому, в подскакивающих шпорах его взблескивало солнце. Луговой, приотставая от него на полшага, сначала нетвердо, будто учась ходить, нащупывал носком ноги землю и потом уже опускался на каблук. Его заметно покачивало. Один раз он даже придержался рукой за ствол дерева.
Осень сразу же и заметала их следы на асфальтовой дорожке красной и желтой листвой.
Теперь уже по многим признакам можно было определить, что готовится эвакуация пленных из лагеря. Дважды приезжали комиссии. Сначала гестаповские офицеры ходили по территории, осматривали бараки. Потом приехала испанская комиссия во главе с генералом. В сопровождении Корфа они с особым тщанием обследовали лагерь, покачивая головами, глядели сквозь рваные крыши бараков на небо, что-то записывая в книжечки. Среди испанцев не было ни одного чином ниже полковника, но Корф держался с ними так, точно все они были рядовые. Когда испанские офицеры обращались к нему с вопросами, он отвечал им отрывисто, а иногда и вообще не отвечал. Визит испанцев завершился тем, что генерал с тонкой ниточкой усов стал кричать на Корфа срывающимся фальцетом, прыгая перед ним, как маленький петух перед большим.