— Как же отрезали, когда в здании наши пэтэровцы и пулемет? — сурово спросил капитан.
— Только на этой ниточке держимся.
— У меня резерва нет, — сказал капитан Батурин.
— Как же, товарищ капитан?! — Василий испугался.
— Так своему командиру роты и передай. Резерва нет. Пусть держится своими силами. — Батурин чуть побледнел. — Нет, подожди, я другого связного пошлю. Отправляйся в санчасть.
— Какая санчасть! — И, махнув рукой, Василий круто повернулся на месте. В балку он съехал на спине, а из балки на крутой склон вылез, цепляясь за кустарник. Наверху сразу же упал, но тут же поднялся и побежал дальше. Вскоре канул в окутавшем пятачок дыме.
Капитану Батурину хорошо было видно, как из углового окна пятого этажа здания пулемет строчил в бок и в спины все еще выбегавшим из развалин на перекресток улицы немецким солдатам. Пулемет умолкал, как только они залегали, и снова открывал огонь, когда они поднимались. Серо-зеленые шинели убитых и раненых немцев испятнили мостовую. Пулеметчик стрелял короткими очередями, с разбором.
Батурин спустился к телефону, чтобы узнать у Скворцова, стоит ли откладывать контратаку с флангов до подхода танков. За Скворцова ответил начштаба полка:
— Стоит не стоит, а без них вам все равно не обойтись.
— Мы рассчитывали справиться сами, — сухо ответил Батурин.
— Уже вышли, встречайте, — коротко сказал начальник штаба.
Батурин поспешил наверх.
Снизу, от Волги, донеслось громыхание. Вздымая гусеницами красную пыль, в балку втягивалась колонна танков. По телефону, который связист вынес из блиндажа, капитан Батурин приказал командирам фланговых рот переходить в контратаку и стал спускаться навстречу танкам.
Грани их тускло проблескивали сквозь пыль. Еще свежа была на отремонтированных в цехах тракторного завода танках защитная краска. Тщательно закрашенные ею стальные заплаты не обезобразили броню. Обновленные, горели на орудийных машинах звезды.
На танках сидели десантники с автоматами в руках.
Капитан подошел к сидевшему на головной машине темнолицему человеку. Прищурив глаза, тот курил трубку. Вдруг знакомым, устойчивым спокойствием повеяло на Батурина от его седеющих усов, от суховатой плечистой фигуры.
— Вы командир десанта? — спросил Батурин.
Десантник вынул изо рта трубку.
— Я.
— Захар Прокофьевич Безуглов? — с удивлением спросил капитан.
— Да, — внимательно посмотрев на Батурина, ответил Безуглов. Он тоже узнал капитана, глаза его потеплели.
Желтые на концах от табачного дыма усы у него мерно вздымались и опускались. Капитан Батурин вдруг вспомнил тихую улочку, запах полыни, устилавшей пол комнаты, грустное лицо дочери хозяина. Батурину захотелось спросить Захара Прокофьевича о ней. По, встречаясь со взглядом Безуглова, капитан почему-то удержался.
— Пора? — спросил Безуглов.
— Да, — сказал капитан.
Безуглов вынул изо рта трубку, постучал по люку танка. Из люка высунулась голова в шлеме.
— Вперед, лейтенант, — кратко сказал Безуглов. Лязгнули гусеницы. Разворачиваясь в балке и взревев, танки полезли по крутому склону наверх.
Спрыгнув с танка, Батурин вбежал в здание. В дверях он встретился с братом, увидел у него в руках автомат.
— Ты командир роты или кто? — покраснев, резко спросил Батурин.
— Володя!..
— Я тебе не Володя, — срывающимся голосом перебил его капитан.
— Товарищ капитан…
— Молчи. Где Тиунов?
— Здесь, — ответил за его спиной голос Хачима. Мерлушковая шапка и плечи его были обсыпаны землей, красной кирпичной пылью.
— Я надеялся на тебя, а ты, твою… — испуганный взгляд Саши Волошиной заставил капитана поперхнуться. — Почему не взорвали развалины?
— Он предупреждал меня, — вставил брат.
Тиунов молча отошел в сторону, снимая шапку. Курчавая голова Хачима обмотана была бинтом, намокшим кровью.
— Ты ранен? — встревоженно спросил Батурин.
— Ничего серьезного, капитан, слегка задело осколком. Вот шапку испортили, подлецы. — Тиунов с искренним огорчением поворачивал в руках мерлушковую шапку. — Весь бок срезало. Капитальный ремонт надо давать.
Как всегда, в четыре часа утра, распахнулись ворота лагеря, и поток полураздетых военнопленных зазмеился по шоссе в город.
Не сразу Анна сумела передать Павлу о своем разговоре с Портным. В этот день снова дежурил Рудольф. Павел подстерег, когда он отлучился, и проскольнул в будку. Правда, на этот раз Рудольф отлучался всего на десять минут, но и этого им было достаточно, чтобы сказать то, что они должны были сказать друг другу.
Голос Павла непослушно вздрогнул, когда он переспросил:
— Ровно в двенадцать часов?
— Да, — подтвердила Анна.
Она видела его радость и радовалась вместе с ним. Но как будто камень лег сверху на ее радость.
— И точно в это время начнется налет? — спрашивал Павел.
— Да, — односложно отвечала Анна.
— Ты только подумай, что это значит! Может быть, в этот момент им нужны будут самолеты где-нибудь на фронте, но ради нас они посылают их сюда.
Анна уже все рассказала ему, но Павлу хотелось еще раз услышать.
— И связь будет прервана…
— В двенадцать часов.
Все же, вероятно, он что-то необычное уловил в ее односложных ответах и посмотрел на нее внимательнее.
— У тебя что-нибудь случилось?
— Нет-нет, — поспешно ответила она.
Но именно эта поспешность и насторожила Павла.
— Ты чего-то недоговариваешь.
— Да нет же, откуда ты взял?
Она постаралась овладеть собой. Кажется, это ей удалось.
— Ты, должно быть, беспокоишься за исход, — сказал он не так недоверчиво. — И за меня, да? Но ты же знаешь, как мы всё предусмотрели. И совсем скоро мы с тобой встретимся. — Ему, видно, очень хотелось сказать какое-то слово, и, оглянувшись на дверь, он сказал его — На воле.
— Да, Павел.
— Он возвращается, Анна. До свидания.
— До свидания.
Бесконечно тянулся день. Начался он у Анны, как обычно, с того, что она выдавала в проходной наряды. После этого ей нужно было ехать на мост.
— Мне сегодня, фрейлейн Анна, совсем не нравится ваш вид, — озабоченно сказал ей в комендатуре Ланге. — То есть вы мне всегда нравитесь, но с некоторых пор и пугаете. Вы никогда не улыбнетесь. Корф говорит, что это у вас оттого, что вы ненавидите всех нас.
— По-моему, господин Корф такой человек, что ему должно быть решительно все равно, есть на моем лице улыбка или нет, — сказала Анна.
— Браво, фрейлейн Анна, вы удачно сострили. Между нами говоря, Корф — сухарь. И, как это не дико, — женоненавистник. Ему всюду мерещатся враги, он даже готов заподозрить в такой хорошенькой женщине…
— Я же просила вас не говорить мне комплиментов, — дружелюбно попеняла ему Анна.
Ланге ее тон окрылил. Он воспринял это как первый признак, что крепость начинает колебаться. Они были в комендатуре вдвоем.
— Что поделаешь, фрейлейн Анна. Вы сами в этом виноваты.
— Вот и еще один комплимент, — пожурила его Анна.
Ее миролюбие заставило Ланге совсем воспрянуть духом. Но опыт подсказывал ему, что здесь надо проявить максимум осторожности. Лед явно начинал подтаивать, и надо не дать ему снова замерзнуть.
— Э, теперь уже поздно останавливаться, — он махнул рукой с видом полнейшей безнадежности. — Я человек эмоциональный, даже; служба здесь не сделала меня иным. Во всяком случае, вы уже имели возможность убедиться, что я не Корф. — И он не упустил случая заметить в адрес своего помощника — Тупица, солдафон, жандарм. Надеюсь, вы ему не передадите, фрейлейн Анна. Впрочем, я его не боюсь. — Он обошел вокруг стола, за которым сидела она, и, придвинув стул, сел рядом, положив руку на спинку ее стула. — Напрасно вы всегда так решительно отвергаете мои искренние попытки улучшить ваше настроение.